НОВЕЙШИЙ РУССКИЙ ЛЕКСИКОГРАФ

 

СВИСТОК ГУБЫ

 

Трогает жизнь! Везде достает! Многообразностью вгоняет в оторопь, замысловатостью ставит в тупик.

 

К примеру: идешь себе, вокруг Retrograd – солнышко, перистые облака, багрец-и-золото, узор-чугунный. Я вернулась в свой город! Настроение вдумчивое с оттенком пасхальной умиленности. И вдруг – (ах! это внезапное «вдруг»!) –

 

и вдруг –

 

кидается тебе в глаза объявление: скромненькое такое, с золотым обрезом, отсвечивает на петербургском скромном припеке:

 

«На вас пришиваем крючки, пуговицы, хлястики и молнии».

 

Конечно, создан Адам тяп-ляп. Не подумавши создан. Но так сразу! Откорректировать Творение! Каков замах! Прометейство! Откровение в грозе и буре! Подумайте – вы приходите и говорите: «Молнию мне! Хочу молнию сюда и сюда! А во лбу пусть звезда горит. – Звезда? Но это уже будет дорого! – А как дорого?»

 

Или – в учреждение придешь и от скуки прочтешь на стенке плакат:

 

«Капля никотина убивает лошадь. Делайте это в коридоре».

 

Представляете себе: топот и возня в коридоре – летят штукатурные брызги – лошадь элегантно чередует клодтовские позы – мотает головой, выбивает пипетку из рук вивисектора – становится на дыбы и, мелко боксируя, сбивает с ног злодея – и вылетает на рысях на лестницу, высекая снопы искр. Вальсирует к выходу. Вальс Грибоедова!

 

Вы размечтались, вы незаметно предались кругосветным воспоминаниям: как, сбив каблуки хождением по цельнокаменному без единого деревца правоверному, монолитному и чадолюбивому району Ста Врат в Иерусалиме, вы вышли в крохотный аппендикс-тупичок и в нем возник телесно-розовый, треугольничком, домик с шибающей в краску табличкой: «Гинеколог. Доктор Щупак».

 

Все равно как на выезде в Тель-Авив (бетонный бой и ржавый лом, на бензине жареный, мочой политый) четверть века красовалась вывеска: весьма двусмысленного свойства, возвещающая об оптовой продаже текстиля следующим образом:

 

«Segal Hole Sale Fabrics» –то есть продажа дырок !

 

С другой стороны, и времена, опять же, были тяжелые: кому фэбрик, кому дырка от фэбрика…

 

Но все-таки вы в Петербурге и хотите сосредоточиться, пусть на текстильной теме – и, ностальгируя по утраченной эстетике скромных радостей, заходите, допустим, в Пассаж. Где вы, прославленный своей суровостью лен, дамаст с упоительно-подлинным древнерусским окончанием ст? Копеечные ситцы с огромными губастыми розами по темносинему и вишневому? Какие-то отечественные крапинки и рябинки? «Резинки, кружево, Россия»… – как сказал поэт. Ничего не осталось, все как языком слизала дура, мировая деревня, все теперь турецко-корейское, кошмар и страшный сон, плюш под мрамор, пурпур и виссон с люрексом. И вдруг – (ох, опять это «вдруг») –

 

и вдруг:

 

Под лестницей, в каком-то коридорчике вы натыкаетесь на странный, пустой и тихий магазинчик и, сослепу щурясь, читаете:

 

Кровь: 5, 7.5, 10 и 15 см.

Действительно, под пыльным стеклом расставлены лужицы крови блестящие, алые, пластмассовые, разного диаметра.

 

Далее, по прейскуранту. Этот прейскурант, в некоем гипнотическом трансе, мы переписали почти что целиком:

 

Тошнотина (свежая)

Блевотина

Тошнотина, готовая

 

Лингвист во мне был озадачен: во-первых, тошнотину от блевотины умел отличить только покойный Веничка. Во-вторых, что тут считать свежестью? и что – готовностью? И к чему? Синонимы ли это? Много еще логических возможностей промелькнуло – но дальше, дальше!

 

Кал человеческий (Nihil humanum…)

Очки с глазами

Помада со взрывом

 

Как тут не поразмыслить о многозначности предлога «с»! В «очках с глазами» – гипертрофия «с», оно сверхклейкое: очки отлипают прямо с глазами, а в случае «помады со взрывом» это «со» жестоко, опасно, агрессивно и вообще избыточно!! Ох уж это «с»! Какой спектр значений. Вот нечаянная радость: «Пудра с пауком». Вот старые друзья – «Паук с мухой» (такая композиция, вроде «Старого нищего с мальчиком»). А вот еще другое значение «с»: «Авторучка с пенисом»: как его определить? Что-то типа «Девочки с персиком»? Или скорее: «Раз авторучка с пенисом спозналась / И что ж? В их детище смешались две натуры»…

 

Это что! А предлог «в» – в новом, вредоносном значении, с аккузативом:

Взрыв в пепельницу (ср. «вилы в бок», «бес в ребро», «в Бога, в душу, в мать!»).

Или:

 

Гвоздь в палец (металл)

Гвоздь в палец (пластмасса)

 

Мне, может, этот педантизм, эти скобочки, диаметры так разные – дороже всего!

 

Голова в автомобиль

 

Открываешь автомобиль, а там, на сиденье, отрубленная голова. Зеленая, окровавленная. Веки. Мухи. Интересно решена линия отруба / отпила. Автомобиль вообще излюбленный объект в этих сюжетах:

 

Царапина на а/ мобиль

Царапина + трещина

 

Что там остается? Так, сдача, пустяки:

 

Язва большая

Бородавка

Язва малая

 

Надо сказать честно: эти экземпляры мне понравились. По-настоящему была в них какая-то беспредметная погоня за совершенством. Автор явно работал в охотку. Что-то вроде «Послеполуденного отдыха безработного гримера». Удивительнее, что техника в этой сфере почти не задействована. Хотя с другой стороны – кого удивишь техникой?

 

Рукопожатие-шок

Свисток губы

 

Да! Лучше не скажешь! Свисток губы! Как много этим сказано! Свисток губы как-то сразу вобрал в себя все, что хотелось выразить по этому поводу.

 

Свисток – губы! Губой, губе, на губу, губою! Гобои! Трубите в звонкий рог! Это музыка нового века! Эолова арфа нового эона! Эван-эвое! Ивангоэ! Губы, губою! Скандируем хором! Три – четыре!

 

Прижим «глаз»! (Представляете: новорусская распальцовка, плавно переходящая в прижим глаз?)

Нос – шутка!

 

Это так шутят: магазин так и называется: «Такие смешные вещи».

 

Действительно весело было. Действительно было смешно.

 

 

ПРОЩАНИЕ С ФРИТЮРНИЦЕЙ

 

По-разному и в разных местах можно щупать пульс современности. Прилипните к экрану, закопайтесь в газеты и журналы, закружитесь в вихре светской жизни – все равно лучше моего способа не найдете. Я, видите ли, люблю малые жанры. Минимальные. Я всегда читаю доску объявлений. Тут нет редактора, тут прорастает непричесанная правда, тут безнадзорно волнуется житейский бурьян.

 

Ну например:

 

«Продам гипсовый бюст Наполеона и его многоразовую форму».

 

Это как же понимать? Никак России опять понадобились медальонные профили и волевые челюсти? Мы вновь глядим в Наполеоны? Но позвольте, ведь это уже бывало на Руси? Бывывало? – И как всегда, в массовом порядке. – Сторонись! Особенно интересно читать это объявление на фоне следующего, тоже своего рода приметы времени:

 

«Дрессировка собак, общий курс, развитие злобы».

 

Действительно, чего нам недостает? Развития, конечно. Пора о развитии позаботиться. О многостороннем развитии.Злобы. Святой злобы! На бабку злоба, на дедку ярость, на внучку (у, сука!) на Жучку (ну, сука!), на кошку (ату ее!) И на мышку тоже! Зачем шуршит? Так как злоба дня – довлеет она или не довлеет? Неужто мало им? Видно, мало:

 

«Для ребят 5-7 лет ищем тренера по единоборству».

 

Научим их боевым приемам, японскому рыку; потом разовьем им злобу. А там подарим каждому по бюсту вождя. Я имею в виду многоразового маленького капрала.

 

Итак, вперед, от реальности – к действительности, как говаривал поэт! Вот они, живые ее, действительности, улики, неподдельные ее, родимой, эмблемы и символы:

 

«Ищу работу домработницы, няни, печатаю на укр/русском, можно – игра на фортепьяно, образование, опыт работы и стаж имеется!»

 

Это объявление, хоть и идет по рубрике «поиск работы», на самом деле брачное. И пошли тебе Господь глупого богатого вдовца с робкой косенькой дочкой. Выучи ее барабанить на рояле, а печатать будет секретарша.

 

А вот Леонардо наших дней:

 

«Ищу постоянную работу по специальностям: сборщика мебели, электромонтажника, телемастера, электрика, киномеханика, мастера по ремонту мотоциклов и велосипедов, знаю компьютер».

 

Никогда не найдет работы этот слесарь-универсал. Ну зачем он еще и компьютер знает! Нельзя так обижать людей.

 

Закончим на ноте щемящей и трогательной:

 

«Продается реквизит и куклы спектакля для одного исполнителя, помогу в постановке».

 

А мы тебе за это купим новую бархатную куртку! И будет тебе каждый день баранья похлебка с чесноком!

 

Даже невинные, бессмысленные распродажи – и те под внимательным оком наливаются пестрыми радугами значений:

 

В связи с отъездом фритюрница новая, магнитофон и другое…

 

Кто, кто вам сказал что «там» сразу будут сплошные розы? Неужели не понятно, что именно в период первоначальной-то адаптации, лишений некоторых даже, как раз пригодилась бы старушка-фритюрница! Голубка дряхлая! Она, может детишкам принесла бы еще радости! Эх! Недотепы! Магнитофон и другое – тут мы не спорим. Этого добра везде навалом. Но фритюрницу! Фритюрницу не замай!

 

Бывают объявления – семейные портреты. Работы приблизительно Пиросмани:

 

«В связи с отъездом: ковры полушерстяные 2 х 3 и 3 х 4; шторы, карнизы, люстры, зеркала, картина, сервизы кофейные, чайные и столовые, пальма, все в отл. Состоянии. Спросить Резо».

 

Изо всего громоздящегося великолепия мы бы выбрали только картину – и пальму. Потому что люстр, карнизов, штор, сервизов, зеркал много, а картина – адын. И пальма тоже адын.

 

От стиля кавказско-таможенного – к стилю готическому:

 

«Английская кожаная мебель, пылесос ‘Вампир‘«. Класс! Себе он оставил только портрет с привидением.

 

А вот распродают гармоническую личность старосоветского джентльмена:

 

«Кофейный сервиз «Гармония», подписка Станюковича 10 томов, энциклопедия минералогическая, дипломат импортный, брюки мужские, новое пневматическое ружье, писчая бумага».

 

Эх, были люди! Охотились! Лазили в горы! А на досуге, за кофе, читали Константина Станюковича, «Матрос Чижик».  Интересно, что же писал сам покойник на писчей бумаге? Мемуары: «В шторме жизни»? И кому, кому осталась его чесучевая кепочка?

 

А вот поскромнее – кто хочет проводить в последний путь инвалида Пахомыча?

 

«Тиски слесарные, перина, подушка, пальто драповое, резинка для двери холодильника «Донбасс» (А? Чувствуете? Я на этом месте аж залилась слезами вся!), костыль-палка, ковроочиститель пенный».

 

Но не будем чересчур убиваться. Нет. Не так все плохо было у Пахомыча. Подрабатывал слесаркой. Квартиру держал в порядке. Ковер-то они не продают! – Видать, ковер в хорошем состоянии содержал Пахомыч, даром что без ноги. Ковроочиститель пенный продать решили. Дураки! Так же они ковер-то в два счета затопчут!

 

Читайте, читайте объявления! В них скрываются поэтические приемы:

 

«Недорого: диван-кровать, стол-книжка, коляска ‘зима-лето‘«.

 

А вот то же самое, но уже с обнажением приема:

 

«Диван-малютка, кресло-кровать, мойка-нержавейка, пр-во Ивано-Франковск».

 

А мне больше всего понравилось вот это объявление: я привожу его полностью, с настоящим адресом:

 

У фонтана

 

Интересная добропорядочная женщина 44/165/65, без в/п, христианка, познакомится для брака и выезда на ПМЖ за рубеж с порядочным, обеспеченным христианином, можно евреем, писать Ялта-37, а/я 49.

 

Порядочные, обеспеченные христиане (то есть, конечно, евреи) по всему миру уже точат перья, сажают кляксы, рвут промокашки – пишут маленькой женщине с большим, государственным умом. Потому что сантиметры и килограммы – ерунда. А вот трезвость, широкий взгляд, чувство реальности и понимания момента – это то, что нужно каждому еврею, включая христиан и даже мусульман. Мазл тов! Фонтан можно заткнуть.

 

 

КРЫМСКИЕ СОНЕТЫ

 

Еще на подступах к Ялте вы начинаете волноваться, если едете, как я, корабликом. Вот царская белая Ливадия, а к ней прилепился серый «дикого цвета» особнячок барона Фридерикса, министра двора. Боже! Вот откуда у дамы с собачкой фамилия Дидерикс!

 

Ну кто, кто помнит, какой породы была собачка? Зачем я не экзаменатор! Правильно, шпиц! В отличие от Муму, которая, наоборот, спаниэль (сказано: «собачка испанской породы»).

 

Ялта и вообще Крым – это заповедник. Вот улица Чехова. Главпочтамт сугубо в стиле «ар деко». Его красили охрой двух цветов под дуб с помощью щетки расторопные совмужики: и лепнина «либерти» сохранилась, и благородные переплеты высоких окон.

 

Но Ялта не только заповедник архитектуры 1900-х! Это еще и ностальгический «карман» – морщинка во времени – для тех, кто скучает по советскому служилому духу. Ведь Крым – последний оплот забытой державы, Советского Союза. И декадентские асимметричные изгибы главпочтамтовского югендштиля осеняет лучистая, солнечно-розовая, классическая лысина советского Аполлона – дедушки Ленина. Весь Южный Крым можно проехать, не съезжая с улицы Советской (она – главная улица, не сговариваясь, во всех прибрежных городках), с ритмичными перебоями в виде площади Ленина, по одной на каждый городок.

 

В общем, Крым действительно остров, только не совсем такой, как когда-то пригрезилось писателю Аксенову. Тут жизнь идет по старым правилам. И правила эти вывешены на каждом шагу. Все предусмотрено и ничего нельзя. Например, на улице Чехова в магазине надпись: «Лицам с собаками вход воспрещен». Юридическим или физическим лицам – не пояснено. Однако ясно одно: что мадам Дидерикс сюда не пустят. Куды с шавкой! Стой!

 

В других местах у человека права, а тут, слава Богу, обязанности. Вот, например, детский санаторий: казалось бы – солнце, море, Крым, виноград… Однако же и тут свои «Правила внутреннего распрядка»:

 

*»Самовольный выход за территорию санатория, к морю, в горы не разрешается».

 

Список запретных мест можно бы еще продолжить, а потом оптом гаркнуть: «Не разрешается! Куды? В самоволку? Стой! Стрелять буду!» Потому что и дети тут служат – они служат детьми, они должны и обязаны.

 

*»Дети обязаны соблюдать чистоту»…

*»В клинический час и часы послеобеденного отдыха ребенок должен лежать в постели. Соблюдается тишина».

 

Представишь себе эти клинические часы-ы-ы послеобеденного отдыха и тишину с поджатыми губами – она себя строго соблюдает – и содрогнешься.

 

*»Из собственных вещей ребенку разрешается иметь в палате только самые необходимые личные вещи».

 

Вспоминается что-то военно-спортивное, спартаковское, спартанско-садическое, ябедное. Где военщина, там и чинопочитание, там и гнет:

 

*»Ребенок обязан незамедлительно выполнить указания (Согласно ваших указаний!) дежурного персонала, старосты группы, дежурного по группе, и участвовать в общественно-полезном труде».

 

Правильно, а то недолго тут и разнежиться. Вы чё? В санаторий, что ли, приехали? Тут у нас по струночке ходют!

 

*»За нарушение распорядка санатория виновные (роковое «виновен!») выписываются досрочно с сообщением по месту учебы ребенка, родителям по месту работы и в местком, выдавший путевку».

 

Вот-вот. И клейма уже не стереть! Почитаешь такое – и начнут сниться леденящие кровь сообщения по месту давно законченной учебы и родителям по месту их давно и с честью исполненной работы…

 

Вообще отношение к детям в Крыму, похоже, сложное. В троллейбусах, например, расклеили плакатец, открывающий, как нам показалось, сезон охоты:

 

«В преддверии нового учебного года и в первые его дни Госавтоинспекция Крыма проводит рейд: «Внимание! Дети – на дороге!»

 

Идея плаката явно карательная:

 

«Не оставайтесь равнодушными к детским шалостям на дорогах!» Что они там шалят на наших дорогах! Дави их! – И совершенно загадочная концовка, пусть переведет, кто хочет:

 

«Не забывайте, что лучшей профилактикой детского травматизма является ваш личный пример».

 

Тут мне померещилось боевое построение яростных инвалидов на тележках, дефилирующее по шоссе в назидание потомству.

 

Вообще надписи, щедро украшающие дороги и угодья бывшей всесоюзной здравницы, не дают расслабиться. Они сгущаются в атмосферу мрачноватой предусмотрительности и обоснованного пессимизма. Особенно пугают текстовки на шоссе, от которых каждые 5 минут бросает то в жар, то в холод:

 

«Впереди снежные заносы».

«По ходу лавина».

«Внимание: в 50 метрах оползень».

«Осторожно – гололед».

 

Солнце, однако, улыбалось, гололед грозился зря. Но и спустившись к ласковому морю, мы обнаружили там строгое изречение аршинным шрифтом:

 

«Мол разбит. Купанье опасно для жизни. Спасение не обеспечивается».

 

Пророчество это, как и бывало издревле, игнорировалось. Толпы плавающих и путешествующих резвились в пучине опасностей, казалось, похерив всякую надежду на личное спасенье. Мы отступили на 100 метров к северу – но лишь затем, чтобы найти там следующий великанский транспарант, видный, наверное, от самого Трапезунда:

 

«Волнорез разрушен. В воде торчат металлические прутья. Купание воспрещено!»

 

От т был отломан кончик, и получалось, что прутья горчат. Однако же, на купальщиков и купальщиц и этот окрик не действовал, и мы, явочным порядком, не мудрствуя лукаво, присоединились к большинству, наплевав на муниципальную острастку и официальную горечь.

 

Уцелев и на этот раз, мы довольные плелись по вечереющему климатическому курорту в поисках обеда. По обеим сторонам шоссе, выпятив грудь, стояли во фрунт гвардейцы-кипарисы. Домики сияли галерейками и окнами, крашенными такой пронзительной купоросной бирюзой, что любой шайтан околевал на месте, а на ближневосточного жителя вроде нас находил восторг узнавания.

 

В зелени дерев там и сям белели старорежимные дачи опереточной архитектуры, пришедшие в живописную, трагическую разруху по причине никак не начинающейся приватизации. От них веяло литературными клише – не-сезоном, смертью в Венеции и весной в Фиальте.

 

Размягченные такой обработкой сердца уже совсем нетрудно было словить на ностальгическую вывеску «Тир». (В Крыму, говорили мне, вы можете подписаться и на Осовиахим. А я лично видела плакат: «Приемы освобождения от захватов утопающего».)

 

В тире, даже не умея стрелять, мы были вознаграждены сторицей, потому что и тир был изнутри обклеен правилами, листов на восемьдесят:

 

«Правила стрельбы в пневматическом тире».

 

Вам ни за что не догадаться, какая главная шкода, предусмотренная создателями правил! Это правило 1:

 

«Запрещается стрелять своими пульками».

 

А вот правило 2 пришлось многократно перечитывать. И все-таки мы остались в замешательстве:

 

«Запрещается направлять ружья в сторону людей и оставлять оружие заряженным».

 

Не знаю, к чему привела бы нас излишняя верность букве закона. Уж направил ружье в сторону людей, грех оставлять его заряженным. Вон и Чехов то же самое писал. И вообще – что делаешь, делай скорее! – Тут внимание наше привлекло правило 8:

 

«Посетители обязаны соблюдать тишину и порядок в тире».

 

Мы прекратили стрельбу и галдеж и устремились через улицу, к ресторанчику, у дверей которого путеводною звездою сияла бодрая надпись, обрамленная серпом и молотом. Она гласила:

 

«Шашлыки. Отдых по советски. !![серп и молот]!!»

 

Наверное, впервые в истории советской деструктивной и злобной эмблематики серп и молот получили смысл, прямо противоположный первоначальному – смысл ножа и вилки, приличествующий ресторанной вывеске. Серп и молот в Крыму означает теперь: поесть, как ели раньше, с лучком, с соусом «ткемали», запить бутылкой крымского – и пойти, и чтоб от тебя на версту благоухало хересом. И флер-д-оранжем.

 

КУПЛЮ ДОРОГО!

или

ОДИН В ОДЕССЕ

 

— Ну как тебе мой новый галстук?

— Один в Одессе!

«Словарь полуживого одесского языка»

 

Одесса, Одесса! И Молдаванка, и Пересыпь… Так вот: Молдаванка у нас какой будет район? – Ильичевский. А Пересыпь, наоборот, Ленинский. Однако же, только в Одессе есть улица Старопортофранковская – в память о том, как она была вольным городом. Вплоть до этой неудобопроизносимой улицы не платили налогов! Ну почему бы и нам не объявить Одессу оффшорной зоной? А?

 

К слову сказать, с Греческой площади автобусы везут на вулицю I. Рабина – у меня помутилось в глазах и нарушилась ориентация: так я еще там или уже здесь?

 

Что бы там не говорили, старушка Одесса еще держится. По улицам иссиня-черная брусчатка, по тротуарам узорчатая плитка, дома штукатуренные, четырех (плюс-минус) этажные, а деревья уже ростом в аккурат четыре этажа и смыкаются золотыми кронами, просеивая на мостовую солнечные кружева. Что включает тему стрижки газонов и неистребимый, несмотря на весь абсурд сегодняшнести, подтекст скрытой, тайно хранимой добродетели, порядочности, наработанный как-то даже и в советские годы, скорее вопреки, чем благодаря, и все еще ощутимой…

 

Но элегантность в Одессе наведена лишь в центре, а по краям лезет разруха – вдоль железной дороги надписи: «Сети стреляють», на улицах «Осторожно! Сыплется штукатурка». Квартиры не расселены, коммунальные услуги – нет, нет, страшно подумать, куда бы это завело нас…

 

Перед вокзалом на пыльной площади симметрично, головой вперед, ногами внутрь, спят две желтые бродячие собаки – видно, замещая львов сторожевых. А в гавань заходят корабли. Иногда. Но чаще – стоит себе так – огромная, свежевыкрашенная пустая, являя вид нарядной катастрофы. Зато центр Одессы в часы до обеда представляет из себя одну сплошную свадьбу: то ли это такой вид одержимости, то ли я попала в сезон? У дворца Воронцова, графа Михал Семеныча, набоба Новороссии, три свадьбы сразу, и все почему-то конные! Лошади белые и караковые. Поскольку нынешняя свадьба есть не что иное, как игровой фильм, три съемочные группы ждут в очереди на знаменитую ротонду, по сигналу мчатся внутрь и ускоренной съемкой отчебучивают сложный постановочный сюжет (эх, семиотика бы сюда! Ольга Матич! Это достойно вашей кисти, право!) Девочки все в нейлоновых бантах такой величины, что наводят на мысль о морковке, пошедшей в ботву.

 

Вокруг Дюка Ришелье другая фракция исполняет ритуальный танец, «Море волнуется – раз!», ритмично прерываемый фотовспышками: «Фигура – замри». Похоже, что приглашенные смещаются по кругу в соответствии с устным народным указанием:

 

Если встать на крышку люка,

Будет видно письку Дюка.

(Это какой-то сотый ракурс, игра складок с жезлом…)

 

Далее по курсу сходка вокруг Лаокоона во дворике Археологического музея: неустрашенные зрелищем гнева Господня одесситы поотламывали воздетые к небу в немой мольбе гипсовые руки – зато соседке по двору, скифской каменной тетке, наоборот, пририсовали недостающие соски, пупки и лицо Чебурашки. Последний оплот Гименея – новенький тяжело-металлический гуляка Пушкин на одноименной улице. Какая-то сволочь отломала у него тросточку – а не гуляй!

 

В попавшейся мне некстати газетке объявлений свадебная тема выглядит так:

    

Обслуживание свадеб: а/м Мерседес – Е 300″, черный перламутр (я бы добавила сюда: не катафалк).

Обслуживание свадеб простым Мерседесом

(Потому что мы простые люди) и

Интеллигентно проведу свадебное торжество

(На «Запорожце»?).

 

И, как всегда, я не опомнилась, пока ее не прочитала от доски до доски, эту мерзость. Ну сами посудите: часто ли вам приходится читать такое:

 

Распродажа: российский дуб по цене украинской сосны?

 

А такое:

 

Если ваш друг – жмот, купите в рассрочку?

 

Ей-Богу, не выдумываю. Эта газетенка называется «Авизо». Хотите выучить одесского языка, читайте «Авизо»!

 

Пшеница, ячмень, семечка. Куплю!

(хотя если идти вслед за фонетикой, правильнее писать семочка).

 

И потом, ну как лучше познать национальный одесский характер? Слушайте сюда:

 

Памятники, гранит, цвет черный, полированные, любой размер. Недорого! Возможен бартер.

Например, на семочка?

 

Денег нету, но открытость идеям заменяет деньги, и это хорошо:

 

Мебель плетеная (лоза), новая. Или меняю на ВАЗ, хор. сост.

Электрокамин масляный. Или меняю на фанеру.

 

— Или!

 

Бордосский дог, щенок-девочка. Титулованный производитель. Возможен обмен на холодильник или мягкий уголок.

 

А вот и он, этот уголок, сам припрыгал:

 

Диван-лягушка б/у, кожаный уголок «Мадонна» (вы млеете?) барная стойка (дюже гарная!) Дорого!

 

Вещи продаются тут коллекционные, они сами складываются в изысканные серии – например, серия «фруктовый салат»:

 

умывальник, цвет салатовый

бачок к унитазу (Румыния), цвет лимонный

ванна пл. (Египет), цвет розовый

подставка под умывальник «Тюльпан»

лицевая часть для ванны оливковая

 

Поблизости объявлен к продаже – просится в набор –

 

насос фекальный. Авт. Вкл. 5 м.

 

А вот наш бонус, подарок читателям:

 

Прибор бытовой, не пылесос: чистка, мытье, дезинфекция люстр, унитазов, одежды, штор, раковин, подушек и пр., без химических препаратов, не замочив кончиков пальцев.

 

И не «Гербалайф», это точно!

 

Но что мы все о вещах! Пора развернуться лицом к человеку. И

 

ищем женщину для ведения домашнего хозяйства (козы, куры). Так вот и позабудешь совсем, что такое домашнее хозяйство…

 

ищу людей для совместного разведения птицы (генная инженерия?)

ищу работу маляра, штукатура. Выполняю все строительные работы. Татьяна. (В деревню марш – за птицами ходить!)

 

Иногда объявление нет-нет да и ошарашит внезапной свежестью:

 

Цуценята мастино-наполитано з родоводом.

 

Но мы отклонились! Мы изучаем человека и его психологию в новых положениях. И очень часто это будет реакция некоторого, я бы сказала, жеманства: мол, мы не отсюда, мы созданы для лучшей жизни, и вообще мы слишком нежные и чудные:

 

Спиливание деревьев любой сложности. А рядом:

Фасады. Любая художественная сложность. Порядочность. Недорого! (это характерно – как порядочность, так недорого!)

 

Адвокатские услуги: расторжение брака, возмещение ущерба, в т. ч. морального. Видимо – звоном монеты, ее сверканием на южном солнце, шелестом банкнот под легким бризом.

 

Но какое количество удивительных, баснословных чудаков в этой Одессе. Ну как вы думаете, кто это:

 

Сканер пород (почв) с глубиной действия не менее 2-х метров. Куплю. (И обновлю в вечер накануне Ивана Купала.)

Оборудование для пр-ва блинной ленты: куплю. – Дорога блинная!

 

Стихи, адреса, поздравления к юбилеям, семейным праздникам, дням рождения. Марья Ивановна. 

 

Слава Богу – раньше этим занимался Союз Советских Писателей, а теперь Марь Иванна справляется одна. Манька Золотая Ручка.

 

Книги: Б. Прусс, на укр. яз. 5 т. Чучело крокодила. Шкура тигра. Хабаровск.

 

Кто ты? Украинский Ливингстон! Ибн-Иванович! На полпути к луне? Старику снились львы? Тогда зачем ты купил нудного Пруса? Может, перепутал с Прустом? (не Б.!)

 

Но и веяния дня долетают до Одессы, носятся в эфире – чтоб их оттуда вытащить, намотать на ус и снять пенку, нужна гениальность. И ее тут есть. Ее тут – é!

 

 Одесса. Бизнес-центр. Набор желающих обучиться технике декоративной росписи ногтей. Метод экспресс-обучения. Отличившимся – возможность работы.

 

Ага! И в Одессе быть можно дельным человеком! А говорят – падает производство.

 

Шейп-аэробика. Здоровье, фигура, уверенность в себе, Таирова, р-н «Чумки». (Немая сцена.)  

 

Буду вашим представителем во Владивостоке. Знание рынка, в т. ч. рыбного.

 

Значит так: он сидит, лопает икру ложкой. Красную – по подбородку течет: знает рынок. Слюнный рефлекс, челюсть свело. Звонишь: так и быть! Представляй меня во Владивостоке! Явственно представляй: как мы тут на Ланжероне, на пляже, под солнышком – недоели дыню. Ну не лезет!.. Что?

 

А вот – ну взяу бы и вбиу бы!

 

«Натали»

Агентство прислуги. Домработницы, горничные, швеи, няни, гувернантки, сиделки, повара, садовники. Ул. Базарная (б. Кирова).

 

Но паазвольте! А где же у вас ключница? А казачок? Шта? Молчать! Рракальи!.. Неужели же нам теперь тосковать по Мальчику из Уржума (б. Кирову)?

 

Не читайте отдел «Подарки» у кого бывает разлитие желчи.

 

Приму в подарок радиотелефон.

Мать-одиночка с благодарностью примет в подарок стиральную машину, желательно с центрифугой.

С огромной благодарностью приму в подарок пылесос, электромиксер, с рассекающим ножом, кофемолку. – И еще тостер, микроволновку, электробритву… телевизора все нет… не говоря уж о видео… ну проигрыватель (теперь это иначе называется как-то…).

Приму в подарок в хорошие руки собаку чи-хуа-хуа или королевского пуделя.

Ни чи-хуа-хуа себе! Помните анекдот: у вас есть жареные хлебцы с изюмом и орехами? – Есть. – Подайте Христа ради, три дня не емши! Может, я тоже приняла бы в подарок радиотелефон!

 

Но интереснее всего, конечно, брачные объявления: и вы знаете, в радушной Одессе они звучат не так жалобно, как в некоторых других местах. Тут, правда, принято все сокращать: есть даже сокращение «м/ж проблемы», слегка отдающее клозетом. Но все привыкли:

 

Одесситка, в/о, без в/п (т. е. высшее образование, без вредных привычек), познакомится с симпатичным мужчиной без м/ж проблем. Одесса, а/я 39.

 

Иногда они сами ощущают затаившийся в этих терминах юмор:

 

«Женственная ровенчанка познакомится с мужчиной. Можно б/у, но в хор. сост.».

 

Но чаще в объявлениях звучит щедрый, свободно льющийся лиризм:

 

Есть дом, который ждет тебя,

Твоей заботы и труда,

Живет в нем мать прекрасных дочерей,

Хозяйка добрых, искренних очей,

Блондинка, 47-16-65, о/в без в/п.

Г. Одесса д/в, п. п. 810896.

 

В Одессе в большой моде психология. Даже открыли Институт психоанализа. Психологический подход распространен:

 

Ты устал, в свободе счастья нету.

Дом холодный и пуста постель.

Постучу… Открой мне тихо дверь.

Вы: умны, спортивного типа, с серьезными намерениями. Я: Ольга, 26 лет, привлекательной внешности, умна.

 

Действительно: настолько умна, чтоб поставить «умна» в конец. Мол: умна и все понимает – в т. ч. разницу между умен и умна. А рамочная конструкция, а симметрия – оцените! Вы умны, а я Ольга. Молодец девка!

 

Вообще новости хорошие: желающие замуж характеризуют себя так:

 

приятной полноты.

 

Самая продвинутая (а чего стесняться?) оказалась опять Ольга:

 

Нежная, темпераментная, абсолютно раскрепощенная, нехудая, с богатой (чего-чего?) эротической фантазией, обаятельная Ольга – ждет письма от серьезного, нехудого, обеспеченного мужчины. Адрес мы специально не переписали, боясь за Израиль. Но согласитесь, не худо.

 

И одесситы, похоже, чудно спелись со своими дамами:

 

Молодой мужчина нормальной внешности и всего остального хочет помочь симпатичной девушке с большой грудью.

Альтруист, однако… Итак – одесситы практичны и знают жизнь, знают любовь, знают женщин, знают, чего они хотят:

 

Интересный мужчина, солидный, всем обеспечен, ищет женщину, смуглую, плотного телосложения, невысокого роста 30-33 лет, желательно тоже обеспеченную.

Муж скупердяй, жена – кубышка!

 

Одессит трезв, он прекрасно представляет себе свой идеал и не ошибется:

 

Простой, обычный, молодой мужчина, без в/п, работает, проживает в частном доме, ждет хозяйку, тоже простую, можно с деревни, не старше 35 – 170.

 

На этом фоне открытости и здравого смысла меня до мозга костей пробрало своей угрюмой недоверчивостью следующее сообщение:

 

Инженер средних лет, 173 – 68, инвалид 3-ей группы (протез стопы) познакомится с женщиной-инвалидом, обязательно без ноги или руки.

 

Ах! Леденеет кровь! А с другой стороны, можно легко понять, что человеконенавистный, членовредительный инженер прав – и даже вообразить его разбитую жизнь с этой подлой тварью. – Обобрала и умчалась на своих целых конечностях, стуча копытами.

 

Да! В большом опыте – большая печаль. Ох, видать хлебнул и ты, братец:

 

Бывший житель Украины, еврей, 39 – 170. Ищет спутницу жизни. Очень приветствуется наличие человеческих качеств. CA, USA.

 

Надо понимать так, что в CA уже никому веры нет. Что, таки надо было ехать?

 

Но по большому счету, лейтмотив брачных мужских объявлений – это застенчивое признание:

 

Молодой. Не спонсор.

 

Дамы, конечно, резче и сильнее, как всегда бывает:

 

Молодая, решительная женщина ищет мужчину для дела, тела и души.

 

Но изо всех объявлений только одно по-настоящему запало в душу:

 

Большой, опытный, ласковый, 100% белый, доминантный английский классический перс. Анис фон Кардинал приглашает подружек. Бесплатно!

 

Я, я хочу! Пустите меня, да не толкайтесь вы! Большого. Опытного. Но – ласкового. И 100% белого. Плевать на politically correct! Именно такого. Джентльмен, весь в белом смокинге с головы до пят. Ну и пусть доминантного, чего там, сколько можно, надоело! Зато английского. По воспитанию английского. Итон там, Хэрроу, Оксфорд. Древний классический грек, то есть перс. Написано же – образование классическое. Et in Arcadia ego. Профиль классический? Мускулатура, золотое сечение… Наверно шейх – а может, забирай выше? Ладно, пусть просто шейх. Учился с младенчества, с самого переворота, в Англии – то-то побелел. А что фон – так все аристократы немножно того, скажем германофилы. Фон Кардиналь, Кристобаль, Парцифаль… Кристальнахт. Голова кружится. Во рту приятный арамисовый, нет, анисовый вкус…

 

Эк меня занесло. Как же это я пропустила: это уже другая рубрика «Дай лапу, друг». Это же про кисок…

 

Итак, суммируем:

 

Кризис – да. Но пропасть в Одессе – нет. Со скуки, я имею в виду. Даже если ты один в Одессе. Или одна. Поезжайте – обхохочетесь.

 

ЗУБЫ ИСКУССТВ!

 

Если бы я была учителем истории, я бы заставила своих учеников выкинуть все учебники и послала бы их читать старые газеты.

Если бы я была главным методистом какой хочешь страны, я сочинила бы учебник истории: он состоял бы только из материалов старых газет.

Потому что со страниц старых газет на нас смотрит Истина. Тот, кто не читает старые газеты, может поддаться любому оболваниванию. Но никто и ничто не может глаза замылить тертому калачу – глотателю старых газет.

Мне-таки нужны были совсем другие наименования и годы. Но случайно, просто чтоб проверить какой-то нюанс в датировке, я полезла в «Киевскую мысль» 1914 года. И разомлела, поддалась очарованию… – подумать только: май в Киеве! Венчальные свечки каштанов. «Акация» еще не рифмуется с «эмиграция». Важные объявления – некрологи, реклама, театральная афиша – печатаются крупным шрифтом на первой странице сверху. А мелкие – как всегда, на последней.

И вот я читаю все это и вижу, что они жили в самом настоящем раю! Боже, что это была за жизнь – то, что называлось у бабок «мирное время»! И какой черт их дернул! Нет, правда, – это была невероятная, немыслимая идиллия, и только от глупости и безграмотности можно было не понимать, что это была за благодать! Да что зря говорить! Читайте! Завидуйте!

 

В МАЛИНЕ! Киевская губ. близ станции сдается и продается большой дом-дача; купанье, лес. 

О любви не меня ли вы мило молили и в малину манили меня? Рыдаете? То-то. А вот у них – событие: такие были события:

 

Залетела канарейка. 6 мая, Львовская ул., 14.

 

У них были майские гуляния. На наш сегодняшний слух, это был праздник прежде всего русского языка:

Гора-самокат, воз счастья, счастливые игры, продажа на ларях игрушек, сластей, оркестр музыки!

 

У них оркестр музыки играл! У них и культура была безоблачная, без единой морщинки. Вот реклама новых нот:

Баиньки! Деточки должны быть паиньки.

Песенка, исполненная с громадным успехом В. А. Сабининым. У Идзиковского, в Киеве.

 

А не хотите ли отведать пленительно изображенного средствами русского языка алебастра томленого тонкого измола, отличающегося быстрым схватыванием?  

А? Слюнки не текут? Эх – если бы не быстрое схватывание!

 

Кстати – а не хочется ли вам вступить в Общество взаимного страхования посевов от градобития? На самом деле надо было страховаться от Апокалипсиса, который вот-вот наступит. Но кто ж от него застрахует? Кто, я вас спрашиваю?

 

Ах, язык мира, этот язык мира! Трехколесные феномобили, какие-то явно очень шумные мото-ревы! Как же! А экспортный дом «Мыра»? А известное средство «Уродонал Шателена: Подагра. Песок. Камни»? Наконец, сильнодействующее, в траурной рамке:

Братья Терещенки объявляют о кончине бухгалтера Цезария Францевича ХРЖОНЩЕВСКОГО.

Это аутентично! Не переплюнешь!

 

А как вам объявление: ЗУБЫ ИСКУССТВ.? Искусства – они должны хватать за живое!

 

И все венчает сюжет для захватывающей кинохроники:

МЕРТВЫЕ ПЕТЛИ. Известный Авиатор А. Габер-Влынский (король воздуха) СОВЕРШИТ.

Воскр. 4 мая, на Куреневском аэродроме Киевского О-ва Воздухоплавания. Мертвые петли будут совершаться при всяком ветре.

 

Тапер! Тапер, черт его побери! Мы не услышим грохота рушащейся фанеры, душераздирающего треска шелка!

 

Но параллельно нарастает ощущение, вот-вот оно выльется в слове… выпоется: Боже, какие мы были смешныыые! –ыя!

 

Т-во «Форнарина»

Цветочный одеколон, мыло и духи.

Хм! Хм!

Для забывчивых: Форнарина была знаменитой римской блудницей какого-то века. С нее писал свою картину сам Семирадский!

 

Мы – то есть они – очень ловко пользовались крупным шрифтом, эффектно обрывая в нужном месте:

 

КРАСОТА ЧЕЛОВЕКА НЕМЫСЛИМА

если на лице или на руках имеются прыщи.

Угрин!

 

КТО ОБЛАДАЕТ ПЛОХИМИ ВОЛОСАМИ

мыло № 3374 профессора Остроумова

 

Я обладать хочу тобой, Варвара!

Но если это значит заодно

И обладать плохими волосами

(Поскольку ими обладаешь ты)

То только срочно купленное мыло

Три тыщи триста семьдесят четыре

Тебя спасет (Опять же гильотина

Неплохо помогала от волос

Плохих, да и от страсти к обладанью).

 

Но скоро, очень скоро розовые пары идиллии рассеиваются, и сквозь них назойливо пробиваются иные мотивы. И что-то начинает тревожить:

В Екатеринославе арестован доктор философии Гиммельфарб за истязание девушки на почве садизма.

Почвенник?

 

Взгляд вдруг упал на страничку мелких объявлений – и отпрянул в полном обалдении: что-что-что? Решительно ничего не понимаю! Изъяснитесь удовлетворительней!

 

Мол. инт. ос. ищ. м. хоз. комп.

Нет, это не бином Ньютона: Молодая интересная особа ищет места хозяйки, компаньонки. Попробуйте сами:

 

Мол. дев. люб. дет. ищ. м. рус. бон.

 

Просто ведь?

 

Кор-ка стен-ка быстро пиш. на маш.

 

Есть очень трогательные объявления:

 

Мальч. 17 л. хор. грам. ищ. м.

Ох! Мы знаем, где он это место нашел – всего через полгода… Хор. Грам.…

 

ФРЕБ. (ок. инс.) ищ. м. с дет. (фребеличка!)

ТРЕБ. оп. зав. дом.

 

Все, все хотели – опытные и не очень, главное – напор:

ЖЕЛАЮ завед. дом.

УПРАВЛЯТЬ домом энергич. желаю.

 

Но не у всех же напор – вот дядя Ваня: похоронил злодейского профессора, а дальше легко догадаться:

СКУЧАЮ без дела. Отставной лесничий.

 

Ничего, скоро мы все увидим небо в алмазах. Мало не покажется. Но и покамест – не без проблем. Люди же! Да, и в мирное время тоже; а что вы думаете?

 

На усыновл. отд. 2 нед. мальчика. Столыпина 10. Защ. жен. (Защита женщин, т. е. какое-то убежище, вроде нынешних)

 

А вот на ту же тему – но нечто невероятное:

ПО СЛУЧАЮ

выез. жел. отд. мальч. на усын. Марину.

Собственно, тут нет никакого криминала: по случаю выезда Марина желает мальчика отдать на усыновление. Но – хитрая бестия! – Марина эта нарочно велела набрать первые два слова жирно, чтобы получилось, что мальч. как бы продается по случаю и достается практически даром! Бедн. мальч.!

 

Тут деликатно, незаметно вплетается еврейский тихий мотив:

Ок. ун. ев. зн. яз. ищ. м. (Окончивший университет еврей знающий языки, ищет место.)

Окш-ая конс. ев. ищ. ур.

Ок-ая ищ. ур. правосл.

 

Однако!!! Какая конкуренция! Православной надо заботиться, чтоб не слиться с общим репетиторским фоном. Тогда разве что есть шанс – попасть к истинно русским. Но чу! Еврейский мотив развертывается и звучит на полную мощность: это ж Киев! Киев, где только что кончилось дело Бейлиса:

«Контора наследников Клеменовых уведомляет, что на Троицкую ярмарку с 1 по 20 июня, кроме шерсти, принимаются кожи овчины и др. сырье. Лицам иудейского вероисповедания, желающим привезти товары для продажи или приехавших за покупками таковых надлежит взять от местной полиции удостоверение в том, что они действительно занимаются торговлей сырьем и едут на Троицкую ярмарку по этому делу».

 

Ну Владимир Евгеньевич! Ну что же это! Ну совершенно уже нет никакого терпенья! Где вы? Ау!

И вот – Апокалипсис начинается. Но никто этого не понимает: просто слегка меняется тембр. Что-то неуловимое:

Курляндка (евр.) нем и фр. ищ. ур.

Крайне нужд. курс-ка из района воен. действий зн. яз. ищ. ур. в отъезд. Жел. в имен. –

т. е. «желательно в имении».

И как мы ее понимаем.

 

А вот сама «Киевская мысль» раскошелилась и альтруистически дала полнометражное объявление:

К добрым людям! Молодой инт. человек (беженец) убед. просит рек. ему как. нибудь работу или урок по древн. евр. яз. Адрес редакции «Киевской мысли» для беженца.

Интересно, нашел ли? Наверное, да – такой беспомощный оказался, что всем понравился. А куда делся потом? Если в Одессу, а из Одессы пароходом, имел шанс выжить, если не загнулся в Палестине с голодухи в двадцатых.

 

А кстати, как там на музыкальном фронте?

 

Последние новинки для фортепиано В. Д. Присовского:

«Черногорский дозор»

«Сербский патруль»

У Идзиковского.

 

Вам не кажется, что этот мотив, сербский, звучит как-то – м-м – назойливо?

 

В каждом номере призыв:

СПЕШИТЕ ДЕЛАТЬ ДОБРО!

КИЕВЛЯНЕ!

 

Но понимать это надо в специальном смысле:

ЖЕРТВУЙТЕ все, что вам не нужно!

 

Что такое война? Это беженцы. У них нет денег.

Кавказский магазин М. Я. Бебеша. Производится покупка бриллиантов.

Потому что бриллианты из всех бебешов самые самые портативные.

 

Что такое война? Это перемещенные лица.

Г. Я. Фистулари, оперный дирижер, свободный художник, готовит учеников в консерваторию, проходит оперный репертуар с молодыми певцами и артистами. Б. Подвальная, д. 14, кв. 82.

Уж мне этот Фистулари! Он учит их петь, конечно, фистулой (помните собачек академика Павлова?).

 

Что сказать! Это горе. Но это еще не беда. Настоящие беды впереди. А пока что газета объявляет:

ПОСЕВ ЗУБОВ

Посев зубов; очевидно, зубы дракона? Дела военные. Согласитесь, что увидев такое объявление в августе 14-го, вы бы и сами впали в мистическую дрожь.

 

Однако же, вглядываешься – нет, там написано:

ПОСЕВ ЗУБКОВ

 

Ну да, сеем зубки дракончиков, получаем бедненьких солдатиков, душек офицериков… Мамаша, купите мне пушку! И только потом соображаешь: зубкú они сеют, а не зýбки. У вас – зýбки, у чеснока – зубкú. Уф. Отлегло.

 

Но все-таки угроза, угроза! Она витает в воздухе медленно, медленно стервенеющей страны:

К ПРАЗДНИКАМ РЕКОМЕНДУЮТСЯ:

НОЖИ ПОДАРОЧНЫЕ РУЖЬЯ

СТЕЛЬКИ ОЛЕНЬЕЙ ШЕРСТИ против холодности ног.

 

Действительно! Что ж дарить к празднику. Именно ножи. Булатные. Есть от чего проникнуться даже и общей холодностью. Брр! Закрывайте етажи!

 

Цветаева-то не по делу выступала, бочку катила на читателей газет. Нет, газета – как хорошее вино – с возрастом она делается все лучше и лучше, приобретает ни с чем не сравнимый вкус, и раз его пригубив, хочется еще. 

 

 

Зовные стенанья

Офорт меня

 

Один мой приятель сочинял одни списки действующих лиц, без всяких пьес: фамилии там издевались над именами-отчествами, профессии подхихикивали над фамилиями. Списки на глазах у вас самопроизвольно взрывались фейерверком конфликтов – прилаживать к ним мочальный хвост длиной в четыре действия было бы совершенно излишним.

Приятель был настоящий филолог. Внимательному филологическому глазу и сухой справочник Тарасенкова по стихотворным книгам первой половины 20 века покажется интереснее авантюрного романа. Для других это просто алфавитный список авторов и книг. А такой — откроет и сразу кого полюбит, кого возненавидит, кого осмеет детским смехом. Глядишь и видишь, и впрямь: вот эту книгу написал халтурщик, эту дурак, эту плагиатор, а вот – типчик, литературой гвозди забивающий. Причем, похоже, что все эти тенденции обозначаются задолго до революции: Советы не так уж виноваты.

Вот, полюбуйтесь, типичная дореволюционная халтура:

Дунин Василий, поэт-крестьянин. Война на верху конки, или Женский персонал одержал победу. СПб., 1905. Его же: Жених из Апраксина рынка или Японские зверства в квартире купца Труболетова; Печальный случай на Дальнем Востоке. Сестра милосердия у умирающего своего жениха.

Весь этот выброс поэтического творчества пришелся на 1905 год. Тогда же и иссяк. Тут самое интересное – это двадцатитысячный тираж. Обратите внимание – через все эти заглавия проходит тема жениха. Но жених чахнет и слабеет. Женский персонал явно одерживает победу. И как-то это связано с засыханием творческого родника поэта-крестьянина. Но ничего – зато не скудеет муза писателя-сапожника:

Зайцев Петр. Родные песни. Стихотворения писателя-сапожника. Москва, 1902.

Причем, не обязательно писатель-сапожник выходит весь из народа. Он может реализоваться, например, как барышня/барыня:

Анджелла. Дневник дней моих и ночей грани. 1910.

Безошибочный признак пишущего сапожника/сапожницы – инверсия. Ср. например:

Н. Ложкин. В наш век эгоистичный. Поэзия лет новых. В стихотворной форме. 1915. Вильна. (Ну почему же, почему не «В форме стихотворной»?)

Да что там, даже приличный Вс. Курдюмов издал как-то раз сочинение «Ламентации мои» (присовокупив угрозу: «80 нумер. экз. и в продажу не поступят»). Ничего, мы этот удар переживем. Ламентации мои, цветики степные. Покачнемся, но сдюжим.

А может, указание на стихотворную форму само по себе уже подозрительно? А ну, проверим гипотезу. Никак это еще один симптом халтуры?

Косткин Г. На страшный бой, или Гений и паразиты. Роман в рифмованных стихах. 1902. Кажется, мы правы. У Пушкина роман в стихах просто. А тут в рифмованных стихах. Дьявольская разница!

В особенности же опасайтесь новых, неслыханных жанров:

Балакирев. Сверх-книга, сверх-рассказы, сверх-стихотворения, сверх-басни, сверх-романы, сверх-анекдоты, сверх-танцы. Худож. юмористический сборник. СПб., 1903 или:

Егоров Павел. Черная орхидея. Рифметы страсти. М., Кассиопея, 1918. Нам очень понравились эти рифметочки, нимфеточки. Не по годам страстные.

А вот, казалось бы, ничего подозрительного не просматривается:

Емельянов-Коханский А.Н. Обнаженные нервы. Но автор тут же выдает себя с головой чересчур уж подробным комментарием: «изд. 2, совершенно испр. и значительно доп. произведениями последних лет. С приложением нового портрета, краткой автобиографии, особого шутливого отдела “Слезы плешивого черта”».

Все эти семена, в таком обилии посеянные до, дружно всколосятся после: вот какой-то советский уже бедолага издает сборник под следующим названием:

Кованый Ковш (Офорт меня). М. 1921. Меня прямо пронзил этот «Офорт меня». А рядом какой-то страдалец печатает книжку под титлом «На пороге к смерти». И тут же некто по фамилии Жижмор М.Я. именует свое сочинение так: «Шляпа. Куцопись». 1922. Дальше – больше и круче:

Земенков Борис. Стеорин с проседью (так!). Зовные стенанья. Военные стихи экспрессиониста. 1920. Попробуй-ка теперь забыть эти зовные стенанья!

Исподволь оформляется отдельная фракция: наименования книг из обрубков слов или гугнивых и загадочных сокращений. Здесь представлены:

Золотухин Георгий. Смертель. Поэма. Севаст. «Таран». 1922.

Сусанна Мар. Абем. М. Показательн. тип Пром.-показат. выставки ВСНХ. 1922.

Но все-таки похоже, что и после заварушки наибольшее развитие пришлось на сиротскую долю поэтов-сапожников:

Деревенский Фома. Сказки, песни, складки, быль. (Три периода карандашного писания). Варнавин. Тип. Союза кооперативов. Хотя честное слово, это карандашное писание как-то его реабилитирует. Прямо Розанов какой-то. Тот, правда, был Варварин, а не Варнавин.

Гаврил Добржинский-Диэз. Про Союз, да про устав и насчет батрацких прав. 1927. Он же, Гаврил: Вася-селькор. 1925. Как Ивановка-село к севу общему пришло. Рассказ в стихах. 1928. Эврика! Это ж Гаврила! Может он и есть прототип Ильфа и Петрова? Служил Гаврила в сельсовете / Он батраков осеменял!

Долев (Дядя Тришка). Веселей, моя гармошка, подпевай, батрацкий хор! Сборник песен, частушек и сценок о труддоговоре и союзной защите. 1927. И такого еще названий двести.

Но не надо думать, что во всем виноваты ревущие двадцатые (хотя наверное в России и рев стоял на свой особый лад). Опять же повторяю, что жанр этот исконный и коренится в национальной традиции. Не верите? Так вот вам:

Исполатов Сергей. Сборник стихотворений религиозного и патриотического содержания. Пг. Имп. Ник. воен. акад. 1914. Даже имя автора подобрано квалифицированно.

Не только между именем автора и названием книги возникают странные и часто многосмысленные отношения. Даже указание на издательство или типографию – дело вовсе не безразличное. Похоже, что оно порой сообщает некое художественное качество:

Карчинский И.Н. Красная лира. Опочка. Тип. Опочецкого уисполкома Псковск. губ. 1924. И нечего краснеть. Чем уисполкомская кровавая лира хуже верноподанной халтуры Исполатова, спущенной нам из Имп. Ник. Воен. Акад.?

Мандельблат С. Напевы. Крыжополь. (По-моему, удача, эти напевы непосредственно из Крыжополя с их особенным тембром.) Порадуется глаз, я уверена, и такой комбинации:

Карманов С. Звуки сердца. Нижнедевицк. тип. Моск. гор. Арнольдо-Третьяков. училища глухонемых. (Глухие звуки сердца? Немые звуки сердца?) А здесь скрывается какой-то сюжет:

Несмелов Борис. Родить – мужчинам. М. Тип. ГПУ. 1923. Пульсирует. Толкается. Вот-вот выйдет наружу. Причем-то здесь именно ГПУ. Но причем? Повесть о настоящей мужчине?

(продолжение следует)

 

Организация духа

Типографии, издательства… Они и сами по себе –  сочная тема:

Штрихи и блики. Киевская первая артель печ. денег (штрихуйте аккуратнее). Или московское издательство «Чихи-пихи»? А «Свердлгиз»? А «Мордгиз»? А мучительно непонятный «Бурмонгиз»? А страшное чудовище «Держлитвидав»? (Волкодав прав?) Но все равно всех их перекрывает «Изд. Неученического клуба». Тифлис. 1918.

Мне нравятся также издания Общества трезвости, типография «Бережливость», издания Психологического кабинета знаний оккультных наук (тут что-то лишнее, чувствуете? Похоже, что знания). Издательство можно назвать «Долой неграмотность», можно назвать «Грамотность», а можно и тип. т-ва «Сарапонь». Или типография «М. Пивоварского и Ц. Типографа»? (Це типограф, а не то, шо вы подумали). Но нет, нет, есть еще лучше: Худож. комиссия по организации духа при ком. воен. тех. помощи. 1917. Вот оно. Февральский разлив глупости, халтуры и безответственности. Организовали нам духа! Вот почему, когда надо было, не оказалось в наличии ни военной, ни штатской, ни тех – помощи, ни этих.

Но давайте же рассмотрим поподробнее, какие нечаянные, но оглушительные эффекты возникают порой просто из случайного сочетания имени автора и названия его книги.

Кобелева Ольга. Озаренность. (О Ольга! Отдайся! Озолочу!) 

Иногда имя автора нестерпимо изысканно. А название книги по контрасту подчеркнуто приземленно: например, имя автора Дебогори. Ты ждешь мистического, терпкого, а книжка называется: «Что сказал Клим про Авиахим?»

Ему вторит Дебуа А. «Под гул заводов». 1924.

Или вот, какие в жизни есть контрасты:

Николай Надеждин в Праге назвал свою книжечку «Разуверенье». Либо меняй название, либо бери другой псевдоним. А как вам:

Дракохруст А. Миру быть на земле. Влад. 1951. (Что и мир в таком звуковом сопровождении? Вы слышите хруст костей?)

А вот наоборот – удивительный случай гармонии. Тут и имя автора, и название сборника, и даже типография как специально подобраны:

Иванилов В. Вопли сердца. Курск. тип. бр. Н. и В. Ваниных. 1902. (Не ходил бы ты, Ванек, во поэты).

Еще пример редкостной однородности всех частей:

          Макарочкина Нина. Синичка. Нальчик. 1955. (За такое бы чик-чик сделать).

Но есть же, наконец, и просто глупость: ну что, как не глупость, дурь откровенная, под локоть пихала, чтоб название книги ставилось в таких странных ракурсах?

Лейтес А. Твоих ночей. Киев. 1920. Или:

Деген Юрий. Этих глаз. Пг. 1919. Вы не поверите, но есть и в дательном:

Сиянию голубых очей. Таганрог. 1916. Кто – не помню.

Зато как ликует, как отдыхает измученное око, когда натыкается на  хорошее название. Например:

Д. Майзельс. Трюм. Стихи. (Помните у Набокова: «простенькое “Ноктюрны” и изысканное “Пороша”»?) Пг. «Сиринга». 1918. Интересно, что такое сиринга? То ли тростник, то ли шприц? Браток прикололся, кажись.

Шалфейные холмы. Правда хорошо? Но подпортил псевдоним: Amaryllis. Эта луковица рядом с шалфеем его прямо забивает. Что нам еще понравилось?

Езерский В. Дождик-стеклянные ножки. М. 1929.

Был такой С. Алымов. В Харбине в 1920 издал книжку «Киоск нежности». Однако, на одной нежности не продержался, киоск закрыл и стал военморпоэтом…

С 1930-х годов все названия становятся одинаковыми. Редко-редко кто удивит. Вот грузинский сатирик Аракишвили взял и вдруг назвал свою книжку «Весну на лето он сменил». А ленинградец Сергей Нельдихен, персонаж многих мемуаров, озаглавил свою «Он пришел и сказал» (1930). Нам еще понравились названия книги Наумовой Варвары «Чертеж». Л. 1932. Запомнился у Наседкина В. «Теплый говор». 1926. Крестьяно-пролетарствующие поэты иногда по домотканному оксюморонному рецепту выдавали очаровательные названия: «Соломенные кружева» (Долин Марк. Рязань. 1928) или «Гранитный луг» (Доронин Иван. 1922). 

Рано или поздно начинают вырисовываться некоторые закономерности. Вот одна большая группа: отвечает на вопрос, как не надо называть книги:

Отзвуки и силуэты.

Штрихи и блики.

Огни и тени.

Звезды и лотосы.

Грезы и чувства.

Думы и краски.

Эта группа однозначно относится к халтуре дореволюционной. К ней же относятся «Белые цветы», «Мерцания», «Бессмертные звуки сердца», «Песни любви мимолетной». Квинтэссенция книг этого типа:

Медор. Трепетные дни. Поэма в сонетах. Пг. «Босежур» (я просто падаю). 1916. Какая отборная собачина! Тубо, Медор, Анкор, еще Анкор! И псевдоним, и название, и жанр, и даже издательство. Как говорят, пардон, бонжур.

После краткого перерыва на двадцатые, когда книжки назывались «Даешь кооперацию», надолго стабилизировалась советская халтура:

Под красной звездой.

В пути.

Путь по горам.

Слушая Москву.

Улица мира.

Светлый день.

Солнечные дни.

Заря над лесом.

Весеннее утро.

Родные места.

Отчизна.

Страна родная.

Письма друзей.

Земляки.

Простые люди.

Живые огни.

Голубые долины.

Горные долины.

Песни войны.

Тут подрубрика: Военная халтура:

Отзвуки войны.

Во имя жизни.

Всегда вперед.

За родину.

И, наверное, больше всего – детской халтуры:

В школу.

Лето.

Козленок.

Веселые картинки.

Так мы живем.

В родной стране.

Веселые зверюшки.

Наш сад.

Наша улица.

Хитрая лиса.

Раньше были плагиаторы. Например, Лев Моносзон назвал свою книжку «Сердце пудреное» (тип. «Автомобилист». 1917), прекрасно зная, что не тем помянутый нами Вс. Курдюмов в 1913 издал книгу стихов «Пудреное сердце». А теперь не надо оригинальничать, и никто тебя не поймает. Назови книжку не «Весеннее утро» и не «Заря над лесом», а «Весенние зори» или «Утро над лесом». И все в порядке. Печатай. Не сумлевайся. 

Среди этой массы чуши, дряни, чепухи,  ерунды, белиберды, серятины и халтуры, халтуры, халтуры редкими блестками светятся нормальные поэты и нормальные заглавия. Так устроена эта действительность. Что ж, тем дороже все хорошее, оно и должно быть редко. Поэтому с такой благодарностью вздрагивает сердце, когда попадается какой-нибудь

Медовый Городок, или

Весенняя Жуть, или

Вдоль по сахару (это К. Чуковский, 1929).

И всплывает вопрос, со дна души подымается он, высовывает из-под панцыря кожаную голову, ворочает под морщинистыми веками налитыми тугодумным усилием глазами:

«Являются те, настоящие поэты, сливками с этого молока? Изо всякого ли базиса образуется надстройка?»

Спасибо, товарищи.

(окончание следует)

 

 

В глуши расцветший василек.

 

Ах, да что там книги! Настоящая драгоценность, creme de la creme (лень ставить аксан-колпачок), квинтэссенция, увлекательнейшее чтение — уже сам по себе алфавитный список поэтических имен. Тут рядом Вещий Олег и Вещий Баян. Есть даже Чуть не Крылов.

Это я забежала в индекс имен того же Тарасенкова. Боже мой! Как удивительна наша поэзия! Какие причудливые имена! Среди поэтов непонятное обилие профессиональных псевдонимов: Боец Иван Муха, Петров Рабочий, Самоучка-Сирота. Но, похоже, больше всего поэтов почему-то скрывается за уютным псевдонародным обозначением «дядя»: Дядя Тришка, Дядя Кондрат, Дядя Левонтий, целых двое Дядь Саш. Тут же и «деды»: Дед Травоед, Дедушка Тарас.

А вот тоже профессиональные или статусные псевдонимы, но вовсе не демократические, а аристократические. Вот целый список:

Барон Зэт, Граф Нулин, Тонкий знаток, Голубой Филадельф (Интересно, в каком смысле голубой? И в каком смысле братолюбец?) Холодногорский Демон, Эол-Помпеев С. Иногда наличествует самоирония: например, Нуар де Грегуар.

В отдельную группу сбиваются псевдонимы пролетарские:
Неграмотный К.
Трудовой В.
Емеля Бледный.
Безвестный А.
Бездольный П.
Бездомный Б.
Босой П.
Прямо путеводитель по «Мастеру и Маргарите». И в конце списка пудовым восклицательным знаком мрачный
Молот.

Другая большая фракция объединяет носителей двойных фамилий. Например,
Голубев-Багрянородный. Товарищи распространяют себя с повышением в ранге. Какие комплексы здесь преодолеваются?

Власов-Окский. Это самораспространение территориальное. Но вот совсем странные случаи, непостижимые уму:
Пырлин-Рачшковский.
Оленич-Гнененко.

Похоже, что авторам этим не выйти было из заколдованного круга, как ни старайся. Рачшковский ничуть не более благозвучен, чем Пырлин. А Гнененко чем-то таинственно связан с Оленичем. Как будто это масть. Или, например, Афанасьев-Соловьев, или Бодров-Елкин. Или Окулич-Окша. Обе части псевдонима почти одинаковые и как будто ничего не добавляют. Это чисто количественное распространение. В таких случаях почему бы и не утроить свое имя? Например, Егоров-Чащин-Ваеч.

Есть совершенно загадочные авторы:
Соколов Ася. Так оно себя назвало.
Любацарт Мимоза. На имя-фамилию рассчитайсь!
Осталось перечислить любимцев. Вот они. И, согласитесь, они нездешней красоты:
Соанс О.
Ива Петр.
И самый-самый:
Н. Грусть. Я люблю тебя! Здравствуй, Н. Грусть! Зачем назвался Грустем? Не грусти, Коля.

 Наше исследование было бы неполно без еще двух фаворитов:
Жаб А.
Пуп А.
Почему бы человеку захотелось вдруг так себя обозначить? Жаб А. или Пуп А.? — А? — А?

И вот тут, в эту самую минуту, в доме появляется Словарь псевдонимов Масанова, правда, всего один том из четырех, но все равно — ты уже не в библиотеке бегаешь из каталога в общий зал и обратно и смотришь на часы, как бы не опоздать задать корму домашним хищникам. Ты, привольно раскинувшись на равнине, подобно рекам матушки-России, свободно и неспешно катишь свои воды, рассыпаясь на сотни ручейков, теряющихся в зарослях мелкого шрифта… и т. д. и т. д. Одним словом, ловишь кайф.

Ах, какие были ожидания. Не говоря уж о предвкушениях. Однако им суждено было разбиться о серые, унылые и непоколебимые утесы фактов.

Потому что большинство псевдонимов оказались серы как мыши и неприметны как вши. Более того, выявилась главная задача псевдонимов — ею оказалось прикрытие. Какие-то буковки, точечки, звездочки — серый защитный балахон. Например, Н. В. — Энве, Не-Ве, вот сейчас из небытия вылезет фантом — вот он: Неверов. С другой стороны высовывается его двойник: N. W. Вот он сейчас у нас превратится в Норд-Веста. И такого больше всего. Тьмы, и тьмы, и тьмы также Базаровых, Андреев Колосовых (есть даже Сын Пигасова), Лаврецких, Хлестаковых. Море разливанное — Лоэнгринов, Донжуанов и вообще всяких Донов. Чем заношенней, тем лучше. Можно также выкинуть гласные, перевернуться, зашифроваться, нишкнуть: Пушкин в НКШП. Или обыграть идею «я»: Яго, Эго, Нея. Или идею скромности: Зеро, Зеров, и многочисленные Никто: от великого до смешного.

Мы пустились в плавание, одушевленные верой, что удастся словить Жар-птицу. Псевдоним райской расцветки, никому не ведомый. Но и вера никнет без дел! Итак: псевдоним — это общая, заношенная форма цвета хаки. Ее натягивают как раз чтобы спрятать уникальное, подлинное, пестрое, свое, чего не придумаешь, что влеплено случайно и навек: свои собственные нелепо оранжевые, палевые, лазоревые перья, которые зазеваешься — увидят, руками замашут, словят и голову свернут. И поэтому настоящие красивые и просто характерные, древние и просто запоминающиеся имена все меняли на нечто усеченное и усредненное:

Зачем, спрашивается, Петр Война-Куренский, переводчик конца XVIII века, скрылся за литерами ПВК? Почему выразительный Гнилосиров прикинулся бледным Гавришем? На что автору по фамилии Говорливый было прятаться за буковками ЗГ? И по какой причине, скажите вы мне, мадам Доппельмайер-Вердеревская, во втором браке Фаворова, укрылась от ответственности за инициалами ЮД? Понятно, что сотрудник журнала «Тара и упаковка» С. Граевский хочет, так сказать, запаковаться в холстину, на боку начертав лишь СГ. Но почему звучный Тертий Борноволоков вдруг захлебнулся, подавился и обозначился БРНВ? Я бы не променяла юбилейную фамилию Бублейщиков на будничный псевдоним Будников. А библиограф Дараган — он почему выкинул неприличный вымпел «Педе«? Это маскировка. Маскхалаты. Литературные ниндзя. Когда под своей фамилией появиться почему-то ниндзя.

Почему бы? Ясно, что Де Турже-Туржанская скрывает свое классовое происхождение и проникает в МОДП (Московское объединение детских писателей) под фальшивым флагом «Пашинской-Арбатской«. Надежда Николаевна Дебогори (или Дегобори, словарь не уверен) -Мокриевич (та самая, от которой мы ожидали большего, чем «Как Клим влип в Осоавиахим») догадывается (я надеюсь, что не слишком поздно) залессироваться в созвучного эпохе «Прокопиева«. Но и в отсутствие карающей руки и прямо чуть ли не в предвиденье оной такой неожиданный в наших широтах экземпляр, как Де-ля-Филь-де-Пельпор, граф Владимир, подписывается «Петр Артамов, вяземский мужичок«. А князь Всеволод Долгоруков косит под «Отставного прапорщика Кочергу«.

 

 

 

Прочь! Нам бы душой отдохнуть от этих трусливых мимикрирующих особей. Где же отдохнуть? На заведомых, заклеймленных замухрышках, носителях имен сирых и задрипанных. Которым, наоборот, охота судьбе в отместку разукраситься заемными регалиями, воткнуть себе ярких перьев побольше и куда попало. Вот Какушкин, например, — он у нас меняет имя на «кн. Поганский«! А Гунаропуло на «Холодногорский демон«. Но логику в человеческих поступках мы искали бы напрасно. Глядите все: Голова Елизавета Саввишна — она берет псевдонимом почему-то не «Великолепно-одетова», а еще более гадкую фамилию «Гадмер«. С другой стороны, какой-то Голубев, наоборот, переделывается в «Нагов«. Заголимся?

Нет. Выясняется, что в псевдонимном бизнесе есть эпохи. Волны. Моды. Надо подойти исторически, тогда есть шанс что-то понять.

С псевдонимами по крупной начала игру, конечно, сама Екатерина-матушка. Пользовалась при этом разными машкерами. То переоденется любезница «Неизвестным каноником Ignorante Bambinelli«, то прикинется «Любомудровым из Ярославля«, а то пошутить изволит, народ повеселить — и вот оне уж не оне, а «Разнощик Рыжий Фролка«. Народ, понятно, ликует.

 Про пушкинскую пору все учили. Я тоже учила. Однако же не знала, чей псевдоним «П. Глечик«. Пари держу, что и вы не знаете.

И вот тут-то незаметно возьми да и родись поэт Глебов Леонид. Это произошло в 1827 году в селе Веселый Подол. Вырос, подолом махнул и взял себе псевдоним «Капитан Бонвиван«, что при такой экологии и не удивительно. Это был симптом. На Руси народилось племя юмористов. Ефебовский П. В. (ум. 1846) взял псевдоним «Фон Женихсберг«. Гавриил Жулев, тоже поэт, из Петербурга, подписывался «Скорбный поэт и купец Комидиантов«. А некто Павел Заведеев из «Развлечения» в духе наступающего времени придумал себе росчерк «Поль-За«.

Уже на горизонте замаячил великий Козьма Прутков. Уже шестидесятники поставили дело (Дело! Эх, нету в компьютере ятя!) развлечения на широкую ногу. Веселились много, грубо и талантливо. Лучше всех был сам Коля Добролюбов, он же Аполлон Капелькин, он же Конрад Лилиеншвагер, он же Неглигентов, и даже — сгинь, рассыпься! — Андрей Критский.

 Но и диаметральный революционным демократам Виктор Буренин, потому что тоже шестидесятник, умел и любил щегольнуть псевдонимом: «В. Монументов«, «Граф Алексис Жасминов» (потом глупый Емельянов-Коханский ему подражал: «Граф Ундинов«). Не забудем боевого Варфоломея Зайцева и его рекордный псевдоним: «Состоящий при департаменте по литературным внушениям Фаддей Элоквентов-Шпионский«. Были люди!

 По части длинного псевдонима отличился и сенатор Матвей Карниолин-Пинский (ум. 1866): он подписывался «Аристотелид — рыцарь гекзаметра«. Его чуть не перекрыл революционер-народник Волховский Феликс, эмигрант (ум. в Лондоне в 1914). Тот запечатлел себя в истории как «В глуши расцветший василек«.

И все-таки мы его нашли. Многоликую увертливую бестию, неведомого гения псевдонима. Это универсальный и протеический Александр Максимович Герсон, журналист и юморист, умерший в 1880-х. Он покрывает собой все эпохи:

Бруттов Кассий — классика;
Водочный спиртовой заводчик У. Р. А. — архаика;
Востроумов Наркиз — явно сентиментализм;
Гекзаметров — Мавзолеев — ложный классицизм.
Тут валом пошла натуральная школа:
Гостинодворский приказчик Полуаршинов;
Землевладелец Тарас Куцый.

Вот и гегельянство замерещилось:
Философ Нехайтаков (всякое сходство с хай-теком совершенно случайно).

И в перспективе реализм (с мифологической подкладкой, как и полагается):
Сырой, Нил;
Семь Семенов; и даже

Поэт Запыленный (никак папаня нашего Иванушки Бездомного?)

Герсон умер, оставив пишущих брата и племянника, но увы, не наследника.

В конце века все вдруг возлюбили Англию. Раньше только Данила Лукич Мордовцев подписывался «Джемс Плумпуддинг, эсквайр«, а теперь Влас Дорошевич стал Globe Trotter, Гнедич Петр — Лорд Бокс, а некто Горлицкий — «Нат Филькин-Тон«. Но настоящий псевдоним, хватающий за душу, создать было все еще  слабо. Были забавники: Гайковский из Харькова начертал на знамени псевдоним «Биток в сметане«. Домучивали романтические псевдонимы: у знаменитого переводчика и издателя Н. Гербеля получился удачный: «Эраст Моховоев, последний эпик«. И наконец М. Н. Волконский, автор незабвенной «Вампуки», создал шедевр псевдонима: «Анчар Манценилов«.

Занимался, судя по датировке, настоящий XX век. И в этом нашем веке успехи по части псевдонимов были нешуточные. А главное — массовые.

Исследование показало, что многие революционные поэты в определенный момент, когда все сиротские псевдонимы (босые да рваные) оказались разобраны, вынуждены были к своему, как это тогда называлось, «шаршавому» прозвищу приклеивать добавки: или титул Волжский, Волжанин, Вологжанин и т. д.; или скромный привесок «Скиталец«, или уж, в самом крайнем случае, частичку «Прибой«. Главное, не выпендриваться.

В зависимости от обстоятельств то сжимались, как воробей: например, Гаврилов Федор Григорьевич, сотрудник газеты «Трудящаяся беднота», подписывался «Женька Окурок«, –  то росли, как воздушный пирог: тот же Гаврилов в нужные моменты себя обозначал, как «Заревой Александр«. Мы глубоко погрузились в историю жанра. Пора вынырнуть.

 Но наш век, выясняется, еше не разгадан. Вот Евгений Петров придумал псевдоним «Дон Бузилио«, а Михаил Булгаков — «Эмма Б.«, то есть не Бовари, а М. А. Б. Но именно Михаила Булгакова как раз в Словаре Масанова и не оказалось.

Тут надо заявить во всеуслышание: есть и в наше время неизвестные герои псевдонима. Вот, например, наша не просто современница, а подруга Майя Каганская в глухом Киеве 1970-х подписывалась простенько: «М. Леско«. Певуче и национально. Привет от Манон.

 Наше путешествие окончено. Карманы разбухли от карточек. Псевдоним набухает сюжетом. Вот мелодрама: братья Герцо-Виноградские, Петр и Семен Титычи. Оба пишут, один под псевдонимом Лоэнгрин (Лоэнгрин Титыч!), а другой, кто бы мог подумать, Колокольчик. Вы слышите звон?

 А тут трагедией чревато. Помните, был такой Н. Ежов? Якобы друг Чехова, а на самом деле его завистник. Так он подписывался Людофил. Холодеют члены.

 Или к вопросу об оригинальности. Нет, поистине, псевдоним — это именно общее выражение лица. Это литературная униформа. Роясь в словаре, нашли мы «Сирина«. Так подписывалась еще Аделаида Герцык, сотрудничая в «Весах» в 1905-7. Но вообще -то,  так называлось  издательство  Терещенки.  Юный Набоков,  конечно,  «Петербург» Белого читал. Издательство заметил –  и забыл. А потом решил, что «Сирин» сам зародился в тайниках его существа.

 И даже Хармс оказался подобным же, скорее всего невольным, плагиатором. И у кого? У раскопанного нами великого псевдонимщика Герсона. В числе его масок мы нашли такую: «Карл Шустерле«. Это и есть, конечно, прототип хармсовского Карла Ивановича Шустерлинга, памятного всем с младых ногтей.

А Глечик П.?

Вы не догадались?

Он.

Николай Васильевич.

 

Четыре этюда о дамском спорте, или Как протянуть ножки к концу поясницы

 1. Прогулка в корчах и судорогах

 

Букинист эту книжечку вручил мне сверх комплекта за бесплатно. Макулатура, решила я, и книжка на много лет потерялась. Понятно, почему не захотелось заглянуть внутрь: заглавие никакое – «Спорт во всех видахъ». С 24-мя иллюстрациями. Перевод М.М. Тверского. С последнего французского издания П. Лафитт и Со. В Париже. Москва 1914. Но книгу всегда надо раскрыть. Любую! Никогда не знаешь, что там найдешь. Под самой замухрышистой обложкой могут таиться кладези, залежи, рудники, копи, россыпи. Моря разливанные. Внезапные, как вздох! Вздох, конечно, изумления: неужели такое бывает? Смотрите:

 «Физические упражнения – первые условия здоровья для молодой женщины. Она должна думать не о себе одной, когда-нибудь она станет матерью. И, если она умеет смотреть в глаза опасности, у нее не может быть сына-труса».

И нам в Инъязе на уроках физкультуры инструктор Зоя Клык, она же Гоп-стоп Зоя, говаривала: «У советской женщины должен быть крепкий живот!»

У советской женщины Зои, военной косточки, крепкое было все, а крепче всего зубы 585 пробы. Лишь на одну крохотную часть своего прошедшего фронтовой огонь и воду и шпионские медные трубы организма она была слаба – но эта самая часть Зою и подкузьмила, и ни разу не пришлось ей привести в ход свой крепкий живот, свой пламенный детородный мотор, чтобы подарить Родине хотя бы одного маленького, но стойкого солдатика.

            Книжечка оказалась, как видите, не про спорт во всех видах, а про спорт, так сказать, в женском роде. Более общее заглавие, конечно – простой коммерческий трюк. Переводчик и редактор русского издания объяснили в кратком предисловии, что в переводе пришлось сделать некоторые купюры, в тех главах, где автор давал слишком пространную картину спортивных упражнений, применяемых в условиях, далеко не отвечающим нашим, русским. Сокращены описания таких категорий спорта, осуществление которых возможно лишь заграницей, но не у нас, в России. Действительно, лаун-теннис описан всего на 25 страницах,  гольф на 18-ти, хоккэй (травяной) на 16-ти, крикет на 3-х, гольф на 18-ти, крокет на 12-ти. Есть даже непонятное Диаболо. Но так и неизвестно, какие еще заветные, тайные виды спорта так и не подошли (уже тогда! До рокового августа 14-го!) к русской, хотя еще не советской, действительности! Уже тогда не подошли! Раз и навсегда! И так и остались нам неведомы навек…

            Главное же предисловие к книге написала Мортемар, герцогиня де Юзес:

«Сестры, не бойтесь, что бицепсы ваши слишком разовьются, что талия не будет тонка, как у осы, если руки сумеют удержать карабин, или править горячей лошадью.

Я всегда предпочту наездницу – истеричке, а женщину-охотника – женщине, страдающей неврастенией.

Настал час сбросить с себя вялость и изнеженность. Отыщите в этой книге спорт, вам подходящий – и с Богом. Повторяю, и не перестану повторять: вперед! Будьте мужественны, а главное – тверды!»

 

            Так что наша Зоя, сама того не ведая, цитировала miz де Мортемар! Любопытно! Если бы дюшес д’Юзес знала, где и как ее цитируют: перед строем номенклатурных девиц, мужественных, а главное – твердых в ключевых местах, замерших по стойке «Смирр-на!»

            И вот мы продвигаемся по тексту этой удивительной книги, и все-таки, несмотря на купюры, чувствуем, что встающая за текстом действительность, и правда, не совсем похожа на нашу, привычную. То ли время так изменилось? Ну судите сами:

«Когда вы в меру, не слишком утомляясь, поработаете физически, вы увидите, что жизнь не так тяжела, не так пуста и бесцельна, как вам казалось раньше, и вы избавитесь от модных страданий: неврастении, мигрени, корчей, судорог и т.п.»

Ну неврастения, ну мигрень, еще куда ни шло. Но корчи? Но судороги? По части моды, чего греха таить, наши, русские, всегда отставали от Парижа…

           

 

Глава первая

посвящена ходьбе. «Самый доступный вид спорта – прогулка.» С благодарностью узнала я, что «это спорт общественный, в противоположность играм  на воздухе, где каждый участвующий ведет самостоятельно свою партию и всецело поглощен ею, что делает невозможной всякую попытку разговора». «Заметим», –  продолжает автор, – «что прогулки в деревне представляют для любителей природы много удовольствия (но не такого, не такого, как вы думаете! –М.М.), так как фотография получила всеобщее распространение и благодаря карманному аппарату легко оставлять на память снимки особенно интересных местечек». (Хм… А с другой стороны, может, вы подумали правильно? – М.М.)

            Несмотря на эти шаловливые нотки, все ж прогулки предпочтительнее иных сомнительных забав, чреватых неожиданными травмами:

«Прогулки доступны всем возрастам, и даже подросткам, в том, так называемом, переходном возрасте, когда она превращается в девушку, и когда очень часто увлечение некоторыми видами спорта, как например, велосипедным, может сыграть плохую шутку с перерождающимся организмом».

Нас не на шутку взволновал сюжет, на который целомудренно намекает автор. Неужели? Не может быть! А с другой стороны, где корчи по любому поводу, там чем черт не шутит? Однако же и с прогулкой далеко не все так ясно, невинность ее обманчива:

«Для рациональной прогулки нельзя обойтись без предварительного знания некоторых основных правил. Недостаточно ставить одну ногу впереди другой, нужно ходить на прогулке умело…»

Интересно, что плохого в том, чтобы ставить одну ногу впереди другой, думаете вы – а у автора уж готов вам ответ:

«На ходу не нужно напряженно выбрасывать ногу, иначе у вас могут случиться судороги. (Их нравы! – М.М.) Ногу необходимо слегка сгибать в колене, отчего походка ваша делается гибкой, легкой, плавной.»

Бойтесь гусиного шага. Сгибайте ноги в коленях, сестры, плавной походкой вы ускользнете от судорог. Вперед!

            Но если вы думали, что ходьба ограничивается ногами, то это опять была с вашей стороны недопустимая даже в переходном возрасте наивность.

«Применяя при ходьбе указанную выше походку, вы научитесь свободно держаться и не махать на ходу руками. Если вы где-нибудь в общественном месте, берите с собою зонт, для того, чтобы руки ваши были заняты и у вас не явилось желания ими махать. Дышите носом, закрывая рот, чтобы пыль не проникла в легкие.»

И будьте уверены, что это пыль, поднятая вами же, вашим же совершенно излишним в сухую погоду зонтом, причиняющим совершенно излишнюю эрозию почвы, и так оползающей оврагами…

            Автор переходит к одежде для прогулок с чисто гигиенически-спортивной целью: «прежде всего нужно распустить корсет, не снимая его совсем, и ослабить подвязки. Для лета лучше всего иметь белье из легкой шерсти: оно прекрасно впитывает испарину, не охлаждая кожи.»

(Тут вы мысленно возражаете, что лучшее средство от жары – это каракулевая бурка, а от солнечного удара спасает папаха из длинношерстной ангорской козы, желательно, черная)

 

            Ладно. Выходим в путь:

            «Экскурсия туристов.

В этих случаях очень желательно присутствие сотоварища мужчины, более привычного ориентироваться в пути.»

Нет, автор своим читательницам не льстит. Он реалист, медам! Берите сотоварища! С сотоваркой, одне, вы заблудитесь в трех соснах.

            Мне гораздо больше нравится следующий практический совет:

«Возьмите небольшой сверток не столько еды, сколько питья.» Что имеется в виду? Сотоварищ гуляет и пьет без закуски? Или нет, мы имеем в виду «мятный эликсир или лимон, он придает вкус воде и освежает рот, особенно, если дорога пыльная». Визуальный ряд, неминуемо возникающий в вашем сознании, такой: она в распущенном корсете, и ее сотоварищ в болтающихся подвязках ползут по пластунски по дороге, и только пыль, пыль пыль… В зубах у нее – зонтик, у него сверток не столько еды, сколько питья…

Нет, мы с вами неправы, сверх корсета надета:

«Специальная одежда для туристов:

• юбка, предпочтительно короткая, до щиколоток; (какая фривольность! Шокинг!)
• корсаж-тальер (Это шитая от портного жакетка.) Ее делают из саржи для лета, осенью или зимой шерстяное джерсэ.
• шерстяные чулки или, по крайней мере, наколенники (Вот-вот! Для пластунов – бесценная вещь!)
• тирольская или мягкая шляпа с длинной вуалью от загара.

Все это средних цветов, так как яркие выгорают на солнце, а светлые – пачкаются.»

Гораздо серьезнее стоит «Вопрос об обуви» (название главки) и мы «обсудим его всесторонне: ботинки лучше всего брать на шнуровке, коричневые или желтые», но «не  покрывать их в этот день лаком и кремом и не брать кожаных шнурков». Важная деталь: «подошва должна быть гораздо толще, чем у городского башмака, но все-таки не такая тяжелая, как у охотничьего». Охотничий для охоты. А тут прогулка. Легко сделать faux pas!

Дальше – опять прорыв в непонятную, может быть, напрасно не цензурированную, бесконечно чуждую действительность:

«Носки квадратные или круглые, по форме ноги». – Копытца? Копытца вы скрываете в башмачках, квадратные или круглые, сатиресса, фавниха, Мабишь! Тогда  понятно и следующее: «Так как не всегда удается найти готовые ботинки как раз по ноге, лучше всего их сделать на заказ». Понятна и эти страсть к высокой шнуровке, голенищу, на худой конец, – «плотно прилегающим гетрам, довольно высоким». Нога-то меховая, ясное дело.

Мы забыли перчатки, но не те, которые хорошо бы сидели на руке, а «защищающие руки от загара, укуса комаров (ведь это больно, если вас, не дай Бог, укусят комары) и обжога крапивой». (Я бы сказала обжиг. Или поджог?)

И вот, наконец «снаряженные таким образом, вы выходите как можно раньше»; и сразу же попадаете в главку под названием «Отдых и еда».

«Часов в 10 утра нужно сделать маленький отдых, чтобы подкрепиться (Их, наверное, тоже воспитывали на «Винни Пухе»?), особенно если утренний завтрак был легок. В этом случае нужно брать пример с англичан (Я же говорю!), они в первый же завтрак закусывают всегда чем-нибудь более существенным (нет, положительно на «Винни Пухе»), одно или два яйца, кусок холодного мяса, почки в сметане, кусок хлеба с медом или вареньем. (У вас еще есть сомнения?) Такой завтрак, удобоваримый и вкусный, поможет вам избежать того неприятного, сосущего чувства под ложечкой (так хорошо описанного у А.А. Милна), которое является всегда во время упражнений на открытом воздухе. Не переполняйте желудка: лучше поесть еще раз, чем съесть слишком много сразу. (Я тоже всегда так думала) После завтрака, если он не слишком затянулся, отдохните еще с часок с тем расчетом, чтобы не отправляться в путь по жаре.» (А там посмотрим, может быть, захочется еще подкрепиться?)

И вообще, что за спешка? Можно подождать, пока не спадет жара: «Летом особы, на которых не действуют потемки (видимо, имеется в виду «превратно и пагубно действуют» или «чересчур стимулирующе»? потому что практически нет таких особ, на которых потемки не действовали бы вообще) найдут, мы не сомневаемся в этом по собственному опыту, невыразимое очарование в ночных прогулках при лунном свете». По-моему, это пишет сотоварищ. В визуальном ряду возникает нафабренный ус, нагловатый профиль, пробор, монокль – Гюстав! Он сверяется с брегетом в жилетном кармане: пора взойти луне – и свистом подзывает Мабишь. Надеется, что потемки подействуют в нужном направлении.

И последний совет – он странным образом подтверждает наши худшие подозрения: «Как бы вас не мучила жажда, не пейте холодного – вы рискуете. (Чем рискуете?) Лучше, если вместе с питьем вы что-нибудь скушаете. (Ну, это опять Заходер.)» «Не пейте никогда стоячей воды, ни болотной, ни прудовой.» Вот оно! Секрет-то ихний! Не пей, Ивашечка! Козленочком станешь!

(продолжения следуют)

 

 

2. Не склонившие стан набок

Погуляли, и хватит. Мы только в начале эмансипации. На очереди новые, неизведанные спорты, как любит переводить les sports переводчик М.М. Тверский.

Нам нужно побороть свою вялую, изнеженную женскую природу. Посмотрите на себя:

«Нет ничего некрасивее с эстетической точки зрения, как (фи, Тверский! Здесь не «как», а «чем») женщина с круглой спиной, (боюсь, имелось в виду – круглой в профиль) плоской грудью и впалыми плечами.»

И не нужно бояться перегнуть палку.

«Не смущайтесь, что вам привьются некоторые мальчишеские манеры и ухватки. Эти вольности совершенно нивелируются в общей изящной манере держаться. Главное – это мускульная сила. Она высвободит вашу энергию и вы вступите в борьбу за существование, не давая себя побороть в первой жизненной схватке, как делает большинство слабых женщин, не имеющих ни нравственных, ни физических сил для протеста и погибающих самым жалким образом».

            Перейти из стана погибающих в стан ликующих нам поможет

Шведская гимнастика.

            Для этого необходимо «руки упереть в бока». С этого жеста, во всех традициях обозначающего уверенность и даже наглость, ваша метаморфоза и начнется. Затем следует «лечь на землю, вытянувшись на спине, ноги положить под какую-нибудь мебель, чтобы они не мешали во время исполнения движения. (Проблемы малогабаритных квартир – уже тогда!) Вы приподнимаете корпус и наклоняетесь вперед как можно ниже. Когда вы хорошо усвоите упражнение, вам не нужно будет класть ног под какую-нибудь мебель, они сами привыкнут не подниматься больше».

            Не может быть! Неужели это и есть конечная цель? Чтоб ноги больше никогда не поднимались? Так недолго и вообще ножки протянуть…

Но вот второе важнейшее упражнение: «Заставлять себя держать плечи назад. Вы закладываете руки за спину, захватив, скажем, левую руку правой. Сначала сдвиньте плечи наперед, потом поднимите их, откиньте затем как можно дальше  назад (но не попадите в какую-нибудь мебель!), и, наконец, усилием рук опустите их вниз (видимо, в случае их попадания на шкаф?). Другими словами: держите грудь вперед, не склоняйте стана набок; останьтесь так некоторое время, старательно вытянув ногу назад». Эти наши подозрения насчет ноги протянуть – в них что-то было!

            Главное, не склоняйте стана. Не покорившись шведской гимнастике, вы победите и в борьбе за существование. Гордо оставайтесь так, старательно вытянув ногу назад! Шаг вперед – два шага назад, как учил великий Ленин! Наш гениальный танцмейстер! И тогда – 

«Точным выполнением этих советов вы достигнете не только грации и очарования, но они дадут вам возможность пользоваться величайшим благом – хорошим здоровье, что несовместимо с неправильным положением тела, когда различные органы сжаты, лишенные возможности правильно выполнять свои функции, отчего возникает их вялость и дряблость».

            С чего начали, тем и кончили – вялостью и дряблостью. Пессимистический итог! Тут помогут разве что радикальные средства, горькие лекарства, неожиданные и парадоксальные решения. Вот пример такого спонтанного озарения, вошедший в анналы:

«Дочь известного лионского профессора фехтования Триго-Габриэль в детстве была чрезвычайно слаба, тщедушна и болезненна. В 12 лет она была до того малокровна и бессильна, что не могла уже держаться на ногах, и врачи приговаривали ее к смерти. Отцу ее пришло в голову дать ей несколько уроков фехтования, чтобы ее хоть немого укрепить. Первые уроки она брала, сидя в кресле, затем понемногу поднялась, стала держаться… Вскоре начала ходить и бегать, как и другие дети, и продолжала заниматься фехтованием, которое спасло ей жизнь».

            Опять пробудился, запульсировал визуальный ряд: профессор Триго (астенический, слишком высокий мужчина с нечеловеческого размера закрученными вверх усами, в черном трико). Он прикладывает руку ко лбу! (Валторна: О-о-о!) – Смотрит на дагерротип покойной жены! (Валторна: У-у-у!) Потом на вольтеровское кресло, в котором распластана его дочь, укутанная перинами. Головка виснет. Внизу титр: «Его единственная дочь» (Оркестр: Ы-ы-ы!)

            Головка упала на грудь. Marche funebre. Профессор идет к стойку, выбирает шпагу. Проделывает ритуальные движения. Салютует дочери. (Дочь тихо приоткрывает один глаз и сразу зажмуривается.) Музыка.  («Мы пойдем к нашим страждущим братьям!») Крепнет.

            Профессор оборачивается и парой точных ударов закалывает доктора (И пошлем мы злодеям проклятье!) и сиделку. Хирургическими движениями кончика шпаги он распарывает бинты дочери. Наверчивает на шпагу кучу глупых тряпок и отбрасывает их прочь. Тряпки повисают на торшере. Звуки карманьолы: Ca ira! Ca ira! Дочь открывает второй глаз. Отец бросает ей шпагу: «Защищайтесь, дитя мое!» Атакует. Жалит. Дочь отмахивается. Ежится. Отец колет со всех сторон!

Кресло покатилось назад, наткнулось на стену, катится вперед на отца, прямо на его шпагу. Дочь хватает шпагу, отбивает удар, фехтует, разъезжая на кресле, отталкивается ногой. Соскакивает, наконец, с кресла, прячется за спинку, колет отца. Герой причесан на прямой пробор, как Марсель Пруст. Плачет от счастья. Пленка: благородная сепия. Мелькание полосатых трико. Беспощадно подведенные огромные глаза девицы. Толстая служанка, завернутая в километр белого муслина…

            Эта Триго, малютка Триго – она «стала профессиональной фехтовальщицей и вышла замуж за профессора фехтования, левшу Габриэля. Странное совпадение! Она также фехтует только левой рукой».

            Визуальный ряд совсем обнаглел: Габриэль без руки и Триго – сухоручка. Габриэль (встречных калеча пиками усов) салютует Триго: Как, вы левша? – Как, вы левша? Отбрасывают шпаги, бросаются друг к другу в односторонние объятья.

            Но что это? Где же спорт? Мы отклонились. У нас на очереди

Плавание.

            Выясняются любопытные вещи: оказывается, что «обыкновенно плаванию обучают без воды; это предварительное упражнение на кобыле (Позвольте, но кобыла – это не отсюда. Кобыла – это верховая езда?) совершенно недостаточно. Ученица, прошедшая только эту школу, будет совершенно беспомощна в воде, предоставленная самой себе. (Ну, если кобыла проявит сообразительность и выберется на берег, оне имеют шанс выжить) Обыкновенное плавание, или плавание по-лягушачьи, подражает движению бесхвостых головастиков. (Стыд, месье Тверский! Стыд! В какой несгораемый шкаф упрятали вы стыд?) Соединив вытянутые перед собою кисти, пловец вытягивает руки во всю длину. В то же время ноги сложенны так, что пятки касаются конца поясницы». (Это не я придумала. Это он, Тверский!)

            Я долго думала, в каком смысле понимать «конец поясницы», но сообразила, что создатель этого текста настолько ограничен приличиями, что поясница является ближайшим к нужной точке цензурным обозначением, он просто продлевает поясницу еще на 30 см вниз – до логического ее конца.

            Сообразив наконец, что научиться плавать по описанию еще менее возможно, чем обучиться этому на кобыле, автор советует обратиться к учителю.

«Если вы не желаете брать уроков, нужно просто запастись плавательным поясом или другим подобным аппаратом, или даже обратиться к помощи постороннего лица (родственницы, подруги), которое на высоком берегу держало бы наготове шест или веревку».

            Это гипотетическое существо среднего рода, чучело, замершее на высоком берегу с шестом или другим подобным аппаратом, торчит там, как памятник всем бездарным переводчикам с иностранных языков.

           И от берега крутого

           Оттолкнул его веслом…

В том же членовредительном духе описано и обучение езде на велосипеде.

«Вопрос поворота – это совсем не самое трудное в велосипеде, но почему-то обыкновенно начинающие плохо усваивают, что при повороте  налево нужно непременно наклониться налево, и наоборот. Раз вы выучитесь поворачивать – обучение ваше закончено».

В каком же смысле закончено? А очень просто:

«Если по пути вам попадется экипаж или другое какое препятствие, не теряйтесь. Если вы устремите все ваше внимание на волнующий вас предмет, можете быть уверены, что наедете прямо на него, если не упадете раньше.»

Пропал экипаж, конец «другому какому препятствию». Вы их забодали, если не упали раньше. Это и есть борьба за существование!

            Но новые возможности расправы с неугодными вам объектами – еще не все преимущества этого изящного спорта. Вы забыли о медицинской (или, как любит избыточно выражаться наш переводчик, «чисто гигиенической») стороне дела:

«Гигиена циклизма

Трепетание машины – это болеутоляющее средство первого сорта. Женщинам нервным, предрасположенным к тучности, можно смело рекомендовать велосипед, потому что получаемые результаты свидетельствуют сами за себя. (Какая, однако, предусмотрительность! Какие результаты – он не сказал!) Подумайте только, какую пользу извлекут особы, страдающие ипохондрией. Велосипед прогонит черных бабочек, овладевающих очень часто и легко мозгом нервной женщины. И вместо бледных и вялых, велосипед дает нам женщин цветущих, потому что у них будет крепкое здоровье.»

            Наверное, сам автор и не осознал, что в этих словах он сам вынес приговор шведской гимнастике. Сложные маневры с отстегиванием ног, откидыванием плеч, с последующим их собиранием по всей комнате, протягиванием ног – и все впустую. А тут практически без усилий, одним трепетанием машины мы утоляем все печали, и вместо бледных и вялых являемся домой здоровенными бабами. Черных же бабочек, заведшихся у нас в мозгах, велосипед прогонит. (У них там на Западе – черные бабочки, у нас скорее черные женщины, Пиковая дама там, красная рука…)

            Эк разлетелись. Осади! Не видишь, что написано: воспрещается!

«Велосипед, однако, должен быть совершенно запрещен женщинам, подверженным страданиям мочеполовой сферы. Женщины очень худые должны пользоваться велосипедом очень умеренно, так как ребро седла нажимает на седалищные нервы».

Бедняжки! Худым-то не сахар. То ли дело нам, тучным.

«Зато всем остальным велосипед расширяет и округляет грудь (еще?), способствует правильному отправлению желудка и кишок».

Результат, что говорится, свидетельствует сам за себя.

            Что же у нас осталось? Так, пустяки, копейки:

«Пистолеты.

Система Варнан имеет то преимущество, что совсем не отдает (кого, чего не отдает? Кому, чему не отдает? Вот так и работай, без отдачи!) – ее хорошо давать совсем молодым женщинам и детям». (Да-да, желательно грудным.)

«Револьверы.

            Пусть каждая женщина, берущаяся за револьвер, помнит: стрелять нужно покойно, хладнокровно и тотчас же после выстрела отпускать собачку». (Что, такая слабонервная собачка, до такой степени боится выстрелов?)

«Автоматические револьверы, занимающие мало места в кармане или сумочке, очень распространены у спортсменок. Обыкновенно это отличное оружие, не требующее особой внимательности».             Почему бы тоже не раздавать детям?

 Осталось прочесть последнюю инструкцию – вот она:

«Недостаточно научиться владеть оружием. Осталось еще позаботиться о том, чтобы попадать в цель». (Занавес. Немая сцена.)

 

 

3. Спорты изящные и неизящные.

            Стиль сочинения, развертывающегося перед нами, все крепчает, настолько, что вместо ехидных врезок и подленьких комментариев a parte замираешь, очарованная… И даешь объекту полностью выразить себя:

«Нужно разделить спорт на две категории: изящный и неизящный. Женщина шоффер всегда была предметом общего неодобрения.

Как может хорошенькая женщина одеваться такой чучелой? На золотые волосы, красу женскую, она надевает или зеленый вуаль водевильной англичанки, или противный капюшон из серого полотна. Глаза скрыты под страшными очками. Перед вами чудовише, определить пол и возраст которого – невозможно!»

            Как, действительно, определить пусть даже не пол, а всего лишь гендер, грамматический род нашей неопытной шоффера? С гендером уже тогда намечались проблемы, ср.: «5 сентября 1900 года, Вальбурга де-Изасески, смелый венский пловец, приобретший известность плаванием по опасным быстринам Дуная, самый знаменитый и самый изящный из всех венских пловцов, сошла в воду в 7 часов утра в Кале.»

Проблемы, связанные с автомобилем, еще серьезнее, чем в плавании. Ты плаваешь весьма легко одетая: на голове только платок, завязанный под подбородком; ноги закрыты костюмом только до колен или до середины бедра; к ним подстегнуты чулки, руки – до середины локтя или даже полностью открыты. (См. иллюстрацию) Тебя трудно перепутать. Автомобилист же замаскирована гораздо тщательнее:

«Костюм женщины-автомобилиста может и должен быть изящным. Если вы едете куда-нибудь за город, вам нужны очки и маска, иначе вы испортите себе цвет лица. (А ласты? – спросим мы. Но ласты в те годы не полагались даже самой знаменитой пловцу, не говоря уж об автомобилисте.) Верхнее платье должно быть из очень толстого драпа или меховое. Когда наденете шляпу, старательно приколите ее и наденьте сверху длинный вуаль из креп-де-шина. Хорошо повязать шарфом и шею. Вы обернете горло спереди, пропустите концы назад, завяжете их там и опять возьмете наперед. Таким образом ваше горло будет совершенно закрыто и вы избежите горловых болезней или другой заразы. (Конечно! Ни один дюйм вашей кожи не покажете похотливым взглядам гяуров. Теперь и заразы можно не опасаться.) Надевать колец не следует. Когда вы правите сами, кольца подвергаются толчкам и ударам, и камни расшатываются. (И в полете могут причинить серьезный вред прохожим.)

            Предполжим, что главное позади, и наша герой экипирована. Теперь надо подумать о технической оснастке: что брать с собой?

«Ящик под вашим сиденьем должен служить местом, куда вы положите разные принадлежности: чистые перчатки, вуаль, коробочку рисовой пудры, шпильки, булавки, карманное зеркальце.»

            Ящик с инструментами на месте. Можно отправляться? Что забыли? Как, вы еще не приобрели экипаж? Нет ничего легче!

            «Женщине я всегда советовал бы держаться мотора в один цилиндр. Такая машина имеет за собой два качества: простоту и дешевизну. Если вы будете управлять им сами, вы избежите лишних хлопот, забот и издержек. Одноцилиндровая машина – самая экономическая и самая легкая. Такой мотор обычно бывает восьми сил. Для путешествий этого совершенно достаточно.

Гораздо серьезнее другое! Цвет окраски, разумеется, вы выбираете по своему вкусу: голубой, синий, коричневый, красный или светложелтый. Тон обивки и подушек должен быть одинаков с окраской экипажа.

Эта карета будет двухместная. Когда вы хорошо выучитесь править (Эх, залетные!), вы можете приобрести четырехместную карету. (Да-да! Одна ножка и снаружи, а другая – у ландо!) Вам дадут номер, который вы поместите на видном месте и будете освещать ночью снаружи и из внутри. Кроме того, вам придется сдать экзамен на шоффера, но это будут уже ваши последние мытарства.»

            Но это ничаво. Это уже будет последняя, так сказать, ваша судорога. Или корча. А впереди – простор больших дорог!

            Заметьте, немаловажно перед выездом на проселочную или большую дорогу запастись оружием:

            «Если вы едете одна, и маршрут ваш лежит по проселочным и даже по большим дорогам, недурно иметь с собой небольшой револьвер, назначение которого вселить больше страху, чем причинить вреда. Но нужно сказать, что нападения на автомобиль случаются очень редко. Автомобиль очень трудно догнать».

Так-так. Чего-то я не поняла. Или поняла?

…Очаровательная большая дорога. Воскресенье. Кругом леса, замки, колокола звонят в дальнем монастыре, пустынно. Навстречу едет поселянин, наверно, с ярмарки? Недурно тут будет достать из сумочки изящный револьвер. Как мы помним, его можно давать женщине или даже ребенку. Он не требует особой внимательности. Правда, вы не взяли с собой собачку, чтобы отпустить сразу после выстрела. Неважно, ведь «назначение вашего револьвера вселить больше страху». Стрелять вам придется только в крайнем случае. Вы ставите машину за кусты, выходите, целитесь. Поселянин, рассыпаясь в любезностях, вручает вам свою скромную лепту. Вы, закутавшись в плащ, дудите в звонкий рожок – и уноситесь в облаках пыли на своих восьми лошадиных силах!

Не волнуйтесь, никто вас не опознает. «Накидка на вас широка и плотно застегнута; маленькие пуговки застегивают ворот и рукава; покрой строгий, но не мужской.»

            Они обалдеют. Маска. Очки. Шарф, завязанный двойным морским узлом. «Перчатки как можно шире, из собачьей кожи или серой замши. (Помните маленькую разбойницу?) Белый или черный вуаль не совсем скрывает черты, а только налагает на них облако тайны!»

            И пусть вас окрыляет мысль о скором переходе на четырехместную карету!

            А номер пусть вас не смущает. Взять рисовой пудры – у вас там под сиденьем ящик с инструментами. «Пудру лучше всего накладывать на тонкий слой крема.»

            Прочтите, прочтите, что советует знаменитая английская шоффер мисс Доротея Левит:

«Я утверждаю, что управление автомобилем доступно всем женщинам без исключения: молодым, средних лет (этот возраст длится иногда всю жизнь) и даже старым!»

Вдумайтесь в совет мисс Доротеи Левита. Автомобиль расширяет возможности! Женщины среднего возраста, полируя кровь вышеуказанным образом, продлевают этот возраст на всю жизнь! С другой стороны, начав управлять, уже трудно остановиться. От управления автомобилем к управлению заводом, газетой, пароходом. Главное, не робеть! Вуаль погуще! И вперед, как учит нас Мортемар, герцогиня де Дюшес!

 

 

4. На ней треугольная шляпа, или Советы начинающим амазонкам.

            «Лучше всего, разумеется, жещинам и пугливым учиться в манеже. Для достижения успеха нужны три главных условия: 1. Учитель опытный и осторожный; 2. Очень кроткая лошадь, неспособная на лукавство, не очень молодая; 3. Ученица молодая, тонкая и сильная.»

Если ученица молодая, лошадь лучше брать не очень молодую. Интересно, способна ла такая ученица на лукавство? Хотя, опытному учителю ее лукавство навряд ли угрожает. Все же, осторожность не мешает.

            Итак, при кротком и пассивном потакательстве видавшей виды лошади перед нами развертывается сложная пантомима:

«Если вас будут держать за левую ногу, то, повернувшись спиной к лошади, вы скользнете в седло и отлично сядете. Если же, наоборот, он возьмет вас за правую ногу, вам будет трудно удержаться и не броситься на него или на лошадь».

Что значит опыт! Он берет вас за правую ногу и все, вы уже за себя не отвечаете,  бросаетесь прямо на него или даже на лошадь. Это можно назвать «правило правой ноги». Опыт, вот в чем штука. Когда на тебя бросаются, осторожность – дело тоже нелишнее.

            Такое ощущение, что хорошему учителю (хотя об этом и не говорят вслух) явно должна быть присуща и изрядная доля лукавства:

«Когда амазонка научилась садиться, можно больше не держать ее за колено, но сделать это нужно так, чтобы она не заметила.»

Все они так! Мы уверены в поддержке, а он…

Учитель не зря ревниво оберегает свои владения от браконьеров. Именно этим продиктован следующий совет:

«Не позволяйте первому встречному сажать вас в седло. И вы, и он будете смешны.»

Видно, что феминизм в эту сферу еще не начал проникать, в ней еще, так сказать, конь не валялся. Ну смотрите: он же регламентирует ваши любые движения:

            «Разверните левое плечо вперед. Если вы держите оба плеча на одной линии – это неграциозно, так как придает вашему бюсту принужденность, деревянность. Зад (Ну, не сволочь? Почему не сказать «стан»? Или «конец поясницы»? Или «нижний бюст»?) нужно подвинуть налево, левое бедро покойно держать в седле, а всю ногу вытянуть, как делает мужчина.»

Видете ли, мы должны им подражать во всем. Мало что левое бедро уже покойное…

В этой египетской церемониальной позе (плечи в профиль, …скажем, стан – в фас, ноги опять в профиль) вам и предлагается ездить, ежеминутно рискуя двойным вывихом позвоночника. Причем у него еще к вам претензии, выраженные с цинизмом цыгана с конской ярмарки:

«Женщинам с длинными бедрами очень трудно ездить по-английски (т.е. не прощаясь?) с грацией: их правая ляжка, вытянутая горизонтально на седле, мешает этому: правое колено вертится. (Лихорадочно пытаясь отвереться от роковой судьбы, уже постигшей ляжку, неподвижную и горизонтальную: покойся, милый прах, до радостного утра!) На галопе же они сидят крепко, прекрасно, потому что обыкновенно при длинных ногах бывает короткий бюст.»

Где логика? Причем тут бюст? Какое отношение к посадке? Ясно – перед нами эротоман. И следующая фраза эту догадку отчасти подтверждает:

«Женщина очень быстро приобретает посадку не хуже мужской и знает, куда девать руки.»

Перед нами автор, уверенный в свое мужском превосходстве. Он думает, что только он знает, куда девать руки. (Известное дело, правая нога, да колено, да…) Пусть только попробует со мной, уж я найду, куда девать свои руки – по щекам, по щекам его!

            Главное же стремление этого шовиниста – не допустить женщину до нормальной посадки: главный враг его – феминизм.

«Наше время «феминизма» наизнанку извратило и разум, и вкусы, и вот явилось печальное стремление сесть верхом в седло. Мужская посадка не только неизящна, она просто варварство. В верховой езде все изящество в очаровательности, что она не сидит на лошади, а парит по воздуху, несется как газель, что каждую минуту она соскользнет на землю. (Вот чего он хотел бы! На землю! Под куст! И за правую ногу цоп!) Женщина, ездящая по мужски, принимает положение, которому противится вся ее природа. Конечно, посадка ее крепче (Вот чего он не хочет допустить! Вот оно!), но сама-то она в себе не уверена и лошадь смущается и не понимает, кто сидит на ней. (Это лошадь ему сказала? При всей своей кротости? Неспособная лукавить? Лошадь явно  шпионка! Шваль!) Женщина не может сидеть на лошади, как наездник – строение ее тела совершенно иное, и такое прелестное, что, право, ей нечему завидовать, не о чем жалеть.»

Сестры! Вы слышите этот жирный, порочный, самоуверенный голос! Вы ненавидите его, правда? Эти комплименты подлые – это просто уловка, только бы не допустить равенства!

«Бока женщины широки, что мешает ее посадке; ляжки коротки.»

Интересно, только что он инсинуировал, что длинные бедра мешают ездить. You can’t win! Что же это?

«Колени круглы, что мешает прямому положению ноги: две круглые поверхности не могут соприкасаться.»

Трудно даже вообразить, что у этого извращенца за эротические фантазии! Только бы ему соприкасаться с круглыми поверхностями!

            И костюм амазонки тоже выдержан в том же отсталом пассеистическом ключе:

«Шляпа директории, гордо охватывающая естественно вьющиеся волосы, придает амазонке грациозный и победный вид, которому статная лошадь придаст еще большую красоту.»

Вот скотина автор, всегда закончит чем-нибудь животным!

«Если вы надеваете треуголку, пусть у вас будет непременно пуговица на платье.»

Что это? Суеверие? Примета? Воспоминание о какой-то позавчерашней моде? А может, древние народы треуголку на этот крючок, в смысле пуговицу, вешали?

                        На нем треугольная шляпа

                        И серый походный сюртук.

И наконец, тайное тайных: как увязывается скачка на лошадях с такой неотъемлемой частью женского организма, как корсет?

«Женщина, надевающая модный корсет, то есть очень длинный, прямой, вдавливающий живот, не может ехать верхом, не поранив себе верхнюю часть ноги. Если корсет слишком стянут, амазонка будет иметь вид неграциозный, вытянутый, она быстро задохнется. Если она слишком удлинит талию, она поранит бока.»

Короче, богатырка на распутье:

            Налево ехать – израненной быть,

            Направо ехать – израненной быть,

            Прямо ехать – задушенной быть.

Нормальные герои всегда идут в обход всяких таких безвыходных прейскурантов. Нормальная богатырка должна, на наш взгляд, с омерзением сорвать гадкую резинку!

            Развяжи корсет мне сзади,

            Не могу я бегать в нем!

И со смехом убежать.

А тут? Какой вывод, спрашивается, из логического тупика, в который нас завели эти викторианские отрыжки? Фижмы не хотите? Роброн?

«Следовательно, корсет должен быть очень коротким»!

Надеюсь, что вы тоже почувствовали: нам с вами их уже никогда не понять.

 

 

 Ностальжы

 

Киев, барахолка (лихие года)

Чемодан гвоздей

            Выключатели, штепсели, патроны, провода и просто проволока

            Ордена, медали, значки, кокарды

            Втулки, гайки, болты, клепки

Мелкие индустриально обработанные частицы металла, память о назначении которых утрачена

 

            Планшетки офицерские сохлые

            Вазы «берцовая кость»

            Коробки для сыпучих тел жестяные красные в белый горох

            Гусятницы голубые с поджаристым бочком

Мисочки белые эмалированные с круглым брачком (как бы черным зрачком)

            Салфеточки, вязанные крючком

            Запонки, варенные из янтарной каши с рыбьим клеем

            Шали х/б бывшие кремовые с застиранными розами

            Меховые шапки куньи на очень мелкий заострённый череп

            Воротники чернобурые с глазками и безвольно висящими лапками

            Рыбацкие сапоги семимильные до пупа

            Охотничий костюм с карманом на заднице и газырями

            Фаянсовые обмылки в виде кошечек и собачек

            Восковые пыльные розовые цветы с серыми уже листьями

            Термосы китайские шестивёдерные

            Будильники эмалированные

Комбинация цвета «само», дарящего уверенность, что уже нечего и стараться — пойдёт само!

Перчатки кожаные, ставшие похожими на руки и как бы норовящие тебя схватить

Химическая белая посуда (осенью в неё хорощо ставить ветки рябины)

Змеевики для самогонных аппаратов

Печные заслонки

Сколотая лепнина

Крючок деревянный для вязания сетей

Тюль (который стал женского рода, уменьш. тюлька)

Кожаная юбка – драгоценная покупка, с шестидесятых подсохшая

Роман The Path of Thunder, по-нашему Пасасандра, издания советского для высших учебных заведений: отвечает на вопрос, как возненавидеть английский язык; из него выяснилось, что  дискриминируемые афроафриканцы обращались друг к другу с приветствием You black-skinned dog you!

Подстаканники вагонные (Чуки-чуки-чуки-гек / Будет сниться этот снег — из стих. «К чукчам Чютчев не придет»)

Ошмётки, огрызки, обсевки

Стопочки для саке

Саки

Токи

Лаки

-илки

-алки

-ашки

-яшки

-аки

-яки

-ники

-чики

-ки

-и и-и-и-ыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыы! (Ср. по другому поводу  у Сорокина).

Руки чешутся (нет, вроде ничего такого, так, фигурально) – руки чешутся постлать простыню в полосочку (лён), накрыть одеялом ватным тёмно-зелёного атласа двухпудовым в пододеяльнике в мелкий прыщик, на окна тюльку, в вазу-берц цветы иск., на стол салфеточку, топорща?щи?щу?юся горбами и выпирающую в четвертое измерение. Теперь одеваться в магазин: сапоги Чехия, кожаная юбка, шапка куница, мороз и солнце, очередь: картошка за углом польская. И отчего ж, друзья, нам не смеяться: розы на платке, розы на щеках, снег хрустящий с корочкой, пальто кожаное с меховой подстёжкой Монголия, вон оно там, видите – ловко, складно, носко, всё ядрёное, джинсы варёнка влитые, носи не хочу, почему не хочешь? Почему, ну почему не хочешь?

 

Дубровский, или Путем дупла.

 

К елке мне сшили синее бархатное душное платье, с круглым воротником, плетеным на коклюшках. Всем дарили подарки;  мне семилетней, как уже грамотной, подарили книжку. Пушкин, «Дубровский» — я тут же отсела в угол и раскрыла, но мне так не понравилось, что я решила «Меня не любят, раз дарят такие подарки». И от этой мысли ударилась в плач. 

А потому что там с самого начала видно, что заплетается гнусная история. Взять, например, слова: Кирила Петрович Троекуров. Казалось бы, ничего особенного. Но в детской голове они вызвали такую картинку: какая-то Кирила тройной толщины, обвисающая полами до земли, а рядом с ней еле виден крохотный сухонький Дубровский, которому, однако, тоже не посочувствовать: зачем он говорит гадости?

Дубровские, что отец, что сын, в силу своих, на теперешний взгляд, ригидных реакций, представились мне в виде несгибаемо-деревянных человечков, что рекомендованы младшему возрасту для производства из желудей: четыре спички, вместо огуречика желудь, сверху тоже желудь, но в ермолке. Нельзя обижать желудевых человечков, даже если они неправы.

И зачем Пушкин это написал? Я ожидала Сказку – или хотя бы чтоб все блистало Великолепными коврами. А тут все бедно и сухо, сплошная обида и недоразумение, и дело идет вкось и вкривь, ни дать ни взять как в нашем семействе.

С тех пор я «Дубровского» не перечитывала, ведь и по общему мнению – неудачная вещь. А тут прочла, и вспомнился мне один старый знакомый. Есть умные и хорошие люди, но почему-то они никогда не в ладах с челядью, у них конфликт с гардеробщицей, они не здороваются с секретаршей, кричат, срываясь, на вахтера, а все оттого, что что-то в обращении низших их обижает, на что другие не обращают внимания. Причем на следующий день обида не затухает, а кажется еще больше, еще больней. Вот и у Дубровского вначале так себе, легкая паранойя: но она на глазах у нас разгорается пламенем. На другой день безумное письмо, а там поимка и экзекуция браконьеров, и пошло, и поехало.

А все дело в том, что эти люди, такие хрупкие и ранимые, почему-то сами непрочь обидеть другого. Не по провинности хочет наказать Дубровский псаря, чересчур жесток он и к браконьерам. Если Кирила Петрович самодур и крепостник, то и Андрей Гаврилыч тоже самодур и крепостник, только мелкий. Будь он побогаче, был бы самодур вполне законченный, вроде старика Болконского, — тоже маленького, напыженного, сухонького и несправедливого. Точь-в-точь, как тот мой знакомый.

Но главное, выясняется, я и в семь лет увидела правильно. Дубровский-то у Пушкина – деревянный! Сперва тематизируется роща: у Троекурова дом над рощей – и у Дубровского в березовой роще, у него и вдоль забора березы – высокие, ветвистые деревья. В березовой роще происходит порубка, и Дубровский проучает браконьеров порубленными ими прутьями из своей рощи.

Через эту же рощу понесли гроб старика: «Гроб понесли рощею. <…> Осенние листья падали с дерев. При выходе из рощи увидели кистеневскую деревянную церковь и кладбище, осененное старыми липами». Дерев! Деревянную! Липами! После похорон Владимир Дубровский скрывается в ту же Кистеневскую рощу, следует таинственная и судьбоносная прогулка. Владимир в рощу внедряется с силой, ценой боли: «углублялся в чащу дерев»;

«сучья поминутно задевали и царапали его».

Наконец он проникает в центр рощи и там приникает к защищенному «лону природы». Это символическое венчание со своей бедой, своей лесной судьбой:

«Наконец достигнул он маленькой лощины, со всех сторон окруженной лесом, ручеек извивался молча около деревьев, полуобнаженных осенью. Владимир остановился, сел на холодный дерн, и мысли одна другой мрачнее стеснились в душе его…»

Опять лес и деревья. Они полуобнажены, что поддерживает возможность симолического толкования этой сцены, как своего рода брачного союза с лесом. Следует мрачное раздумье о будущем, предопределяющее планы героя. Дурное предзнаменование – встреча с попом – не только предвещает беду, но и сообщает читателю о ней. Сюжет трагически развертывается, и роща становится Дубровскому домом. Оправдывается фамилия героя. Дубровский водится в этом лесу (роща исподволь становится лесом еще в сцене «в лощине») «у двух сосен». Он благородный разбойник и наказывает неблагородного злодея, привязав к дубу и ободрав как липку.

Дубравность Дубровского противостоит старинным, т.е. парадным садам Троекурова, в которых водится Маша. Верейский, ценитель имитирующих лес английских садов и «так называемой природы» снимает оппозицию лес-сад – и не поэтому ли получает Машу? (Слово «верея» значит обтесанный кол, на который вешается калитка. Дубровский – Верейский противостоят еще и как живое – мертвое, натуральное – обработанное).

Полностью потенциал древесной метафоры раскрывается в сюжетной игре вокруг дуба. Помещение машина кольца в дупло заветного дуба есть женская параллель венчанию Дубровского с лесом. Мы чувствуем, что Дубровский сам и есть этот дуб, он сам дуплится и ветвится. Но друидический механизм не срабатывает, и Дубровский, слишком ограниченный в перемещениях, фатально опаздывает и остается на бобах «посредине дремучего леса», один в своем райском шалаше, среди неуместных ковров (великолепные ковры все-таки есть!) и драгоценной мебели, приготовленных для настоящего, а не символического  лесного брака (альтернативный варианту Верейского синтез лесной дикости и домашности), под звуки песни о зеленой дубравушке.

Дерево горит; упоминается, что у Дубровского-отца сгорели бумаги; пожар тематизируется настойчиво еще в двух местах кляузы: «[купчая] не сгорела ли с прочими бумагами и имением во время бывшего в 17… году в доме их пожара» и «Дом же гг. Дубровских назад тому лет 30 от случившегося в их имении в ночное время пожара сгорел». От этих пожаров загорается страшный огонь, спаливший дом Дубровского вместе в непрошеными гостями, при том, что зажигает его он сам, а намчает также и поджог Покровского, ср.: «я ходил, … намечая где вспыхнуть пожару».

Если человечность и благородство в лесу, то в усадьбе – зверство и насилие. Встречная метафора – это люди как звери, звери как люди: «благородные суки» (крайне ироническая титулатура) и условия их существования, вызвавшие спор старика Дубровского с патриотическим псарем, защищающим честь фирмы, развиваются у бедняги в бред: ему видятся псари, вводящие собак в храм Божий и собаки, бегающие по церкви.

Что это? Почему? Видимо, автоописание того, что происходит в душе, когда в нее вторгается низшее, зверское начало безумия. Псы злобы и мести в душе – храме Божием. Старик бросает в заседателя чернильницей, как Лютер в чорта. Враг, однако, проник и уже внутри.

Кирила Петрович, хоть и психологизирован больше своего бедняка – приятеля, в мелких черточках выставлен совершенным зверем: «Съест нас Кирила Петрович», – говорит ключница; слуги Дубровского прогоняют его фразой «Вон, старый пес!»

Во втором томе «звериность» Троекурова еще повышается в ранге – это эпизод с медведем. От собачьей темы сохраняются рефлексы: это «конурка» Дефоржа, по выражению Антона Пафнутьича. Любопытно, что даже детям разданы звериные черточки: мальчики, сорвавшие планы влюбленных, один «косой и рыжий», другой, Саша, «быстрее белки» – стало быть, косой и рыжий не кто иной, как заяц-русак?

Все звереющий Троекуров от самодурства над другими неминуемо переходит к насилию над собственным другом, и наконец, насильно выдает замуж любимую дочь.

Насилию Троекурова Дубровский противопоставляет свое «ограниченное» насилие. Тут выплывает наружу незаметно заявленная еще в начале тема: про старика Дубровского, сохранившего независимость, сказано: «Дубровский один остался вне общего закона». Вне закона! Outlaw! Это не только предвкушение разбойничьего сюжета, но и начало темы закона.

Две волны насилия, троекуровского и дубровского, схлестываются. В середине Маша. Именно Маша говорит насилию «нет» и демонстративно подчиняется закону: «Я обвенчана, я жена князя Верейского»; «я согласилась, я дала клятву». Тем самым она спасает себя от невообразимого будущего, а Дубровского от убийства князя и дальнейших беззаконий. Дубровский распускает шайку и уезжает за границу: тут мы вспоминаем предуведомление об именно таком финале: в эпизоде «в роще» герой «еще долго блуждал по незнакомому лесу, пока не попал на тропинку, которая и привела его к воротам его дома».  Путями заблуждения герой будет ходить долго, но в конце концов выйдет на путь истинный, ведущий к дому, т.е. к спасению души.

Огромный Кирила Петрович плохой, но человек. Обиделся, наломал дров, пожалел, пришел мириться; но Дубровский-отец такой маленький, прямолинейный и хрупкий, что ни обида Троекурова, ни его раскаяние ему невподъем: обида стоит ему разума, раскаяние – жизни. Собственно, вся повесть о том, что делает бедняга-сын, носитель такой убогой наследственности, замкнутый в узкие рамки тотальной предсказуемости авантюрного сюжета. Он эти рамки ломает психологически – освобождаясь от ненависти. От любви его освобождает Маша, связанная законом. Отвязанный, без обязательств, герой волен умереть или исчезнуть в царстве свободы.

Повесть, похоже, к концу Пушкину разонравилась. Ему интереснее писать сложные, в духе английских романов, психологические диагнозы Троекурова или Верейского (между прочим, храбреца и умницы), чем домучивать «благородного разбойника», видно, надоевшего уже донельзя. «Дубровский» поминутно грозит развернуться в английский семейный роман, с садами, парками, образованными и необразованными помещиками, воспитанием детей, с сотнями слуг, у которых тоже есть что сказать, с разнокалиберными гостями, каждый – со своей историей. Но не разворачивается, вот в чем загвоздка.

А жаль. В перспективе уже маячит социальный, семейный и идейный «Обрыв», со старым садом для «правильной» любви и дико заросшим обрывом для «неправильной», где водится страшный волк-нигилист, прямо мутировавший из благородного разбойника.

 

Выть на Волгу

 

Чей стон раздается? Мой стон. Потому что действительность уходит как песок сквозь щели бытия. Расползается под пальцами. И это страшно. Куда, куда ты? Стой! Например:

Вот некоторые  выросли в убеждении, что лучший фильм всех времен – это «Касабланка»: тут все старшие  были едины. Я спрашивала об этом Толю Розенцвейга, московского переводчика-синхрониста, и ленинградца Женю Рейна, и даже капитана белого прогулочного кораблика, курсирующего по Днестру. Тот вдобавок еще и в настоящей Касабланке побывал.

Все помнят, что «Касабланка» открывается жанровой сценкой. В вишистскую Касабланку едут беженцы из Европы, чтобы купить (ибо в Касабланке покупается все) визу в Америку. Даже если им виза, с точки зрения нацистов, настоящих хозяев положения, не полагается. Например, из-за их неправильного происхождения. В начале фильма группа пожилых, испуганных, толстеньких, буржуазных евреев лихорадочно учит английский. И для практики тренируются, разговаривая друг с другом: «Вич воч?» – «Хальф найн» (этот хальф совершенно немецкий «хальб», который «хальб нойн») – «Сач мач!» Скоро они приедут в обетованную Касабланку, к лишенным сочувствия циничным левантинцам, и окажутся в кафе очаровательно политически-некорректного Хамфри Богарта (который помогал в Испании франкистам, потому что неспортивно сочувствовать выигрывающей стороне). В кафе, укомплектованном русско-еврейскими и просто русскими эмигрантами (тогдашняя действительность).

Так вот, Рик есть, Касабланка есть, Сэм, который играет еще раз, тоже есть. А диалога «Вич воч?» – «Сач мач» нет. И больше никогда не будет. Я имею в виду видео-версию, взятую напрокат в самой престижной израильской видеотеке, не какой-нибудь русской пиратской. Кому-то не угодили беженцы. Ну кому могли не понравиться эти старички-толстячки с таким густым акцентом?

Да нет, я все сама понимаю. Да что вы, ничего такого, просто фильм очень длинный, знаете, формат, и новое поколение – ему непонятно, кто такие, зачем едут, зачем английский учат.

От ярости и ошаления я пропустила еще несколько вводных эпизодов. Так что задание потомству проследить, а то я так и не заметила, все ли еще Рик в этой новой прокатной версии возит оружие Франко, или уже перекинулся в марксисты? При нынешнем раскладе такие вкусы, как у Рика, его б далеко завели… А нас, помнится, они-то и восхищали. Нам он казался образцом независимости. Было тогда даже такое понятие – порядочность, и как-то она включала эту самую независимость.

В этом, как я теперь понимаю, и было воспитательное значение фильма.

А вот пример два: кто смотрел замечательного «Барри Линдона» Стэнли Кубрика? Это фильм-музей, по которому должны учиться художники. Вот интерьер. Вот портрет. Вот пейзаж. Запомни. Лучше не увидишь! А Шуберт? Тема судьбы? Боже мой!

Так вот: помните – Барри Линдон становится шулером. Кругом Версаль, а он обыгрывает маркиза с такой беспомощной улыбкой. Маркиз весь в земляничном шелке со сливками, и сыплется золото с кружев и отовсюду – жуликам в карман. Проигравшись в пух, бедный маркиз делает жест манжетами, мол, все, пойдемте обедать. Платить ему нечем, маркиз загнан в угол. Закат над Версалем. Прекрасный и ужасный XVIII век, разливая абрикосовое сияние по боскетам, закатывается под тему судьбы. На сцену, в лице Б.Л., выходит хам. Маркиз еще раз улыбается страдальчески и пускает себе пулю в рот, в эту самую улыбку. Так вот, ничего этого больше в фильме нету. Ищи свищи. Может, приснилось.

С этим я пошла по знакомым. Никто моих наблюдений не подтвердил, но и опровергнуть никто не мог, зато у каждого нашлось свое заветное, незабываемое. Друг-историк рассказал, что как-то раз он смотрел знаменитый нацистский фильм «Еврей Зюсс» в израильской синематеке с приятелем. А этот приятель когда-то видел оригинал. И оказывается, что в той версии, которую показывают в Израиле, в конце выпущены кадры, изображающие кадиш в синагоге, ибо это ужасно гротескная сцена, оскорбительная для Зюсса.

А соседка-художница выслушала меня и говорит: «Поехали мы раз, это еще в начале 1980-х было, в Ригу. Ну, Рига! Сидим в кафе: “Вана Таллинн”, взбитые сливки. Илюша разнежился и рассказал нам по кадрам “Ночную бабочку” с Катрин Денев. Он рассказал весь фильм, который мы никогда не видали, но с тех пор мы его видели несколько раз – рассказ его был очень точный. Только у Илюши был один эпизод, которого в фильме так и никогда и не было, – а с чего бы ему придумывать? А эпизод такой: один из клиентов Катрин Денев, японец, вынимает коробочку из саквояжа, а в коробочке пчелы. И этих пчел он сажает на нужный орган – и орган на глазах у зрителя пухнет, пухнет и принимает невероятные, чудовищные размеры. И им, прекрасным, чудесным, немыслимым, делает свое дело. И вот я до сих пор представляю этого японца, как он достает коробочку, как он улыбается… И – нету этого! Нигде!»

(Когда я фильм смотрела, японец там был. Толстый, невысокий, кланялся, улыбался. Доставал что-то, открывал – а потом была какая-то невнятность. Обрыв или обрез. Ничего.)

 

Неважно. Представьте людей, тайком рассказывающих детям легенду о запрещенном Геке Финне. Городской миф об изъятом «Отелло». Что там с хронометром? Вич воч?